Эдвард был журналистом, специализировался на внутренней политике стран СНГ. Сейчас писал для французской левой и нашей либеральной прессы. Удивительным образом, его творчество шло на «ура» и там, и там. Также вел популярнейший дневник в Сети.
В свое время, когда была пора оканчивать университет и строить дальше свою жизнь, он, как и я, поступил в вуз в Париже и подал заявление на стипендию. Ему отказали: видимо, в мотивационном письме переборщил с эмоциями.
— Ах так, — решил Эдвард, — а я все равно поеду!
И он поехал — с одним только письмом о зачислении, десятикилограммовым чемоданом вещей и деньгами на три месяца вперед в кармане. Казалось, афера была обречена на поражение. Но поскольку Эдвард был сплавом уникального везения и фантастической верности своей профессии, она удалась.
Прежде всего, уже в самолете он познакомился с одним парижским профессором. Пожилой господин остался впечатлен силой духа русского юноши с горящими глазами, боготворящим «манифест 343 шлюх», и решил поучаствовать в его судьбе: пригласил на первое время пожить к себе, познакомил со своей семьей, некоторыми коллегами-профессорами. В университете удача продолжала сопутствовать ему. Среди французов, в большинстве своем крайних индивидуалистов, он нашел себе интересные и полезные знакомства, но в то же время — совершенно искреннюю дружбу. Эдвардова энергия была неистощима тогда — носился по своей жизни, как сумасшедший: он везде успевал, всюду бывал, писал в какие только можно издания, снова бегал, и снова успевал.
Секретом его успеха был потрясающий нюх на монументальные события. Задолго до того, как начинались мятежи, когда только обозначалось брожение, когда власть еще была уверена, что держит ситуацию под контролем, — он уже был там. Он был там во время революций в Украине и Грузии, участвовал в сходках радикальных вольнодумцев в России, Беларуси, Азербайджане, Казахстане. Был в станах фашистов, антифашистов, на съездах либералов и в длинных коридорах консерваторов.
Как только раздавались первые выстрелы — он словно по счастливой случайности оказывался там, где волною поднимался мятежный дух. Обратно он привозил часто битую физиономию, редко — разочарование и всегда — несравненный материал. После таких поездок он ходил несколько недель, как будто просветленный, и не было конца рассказам о том, как это здорово — борьба за правое дело, как замечательно — быть там, где вершится история. Это была его страсть и — его хлеб.
