Галина готова была расплакаться, у нее задрожали пальцы, и она потянулась за платком. Видно, мой неосторожный вопрос уж очень больно задел ее. И то правда — глупость я сказал. Надо было раньше думать.
Я опять молчал.
— Я уезжаю, — уже спокойнее сказала Галина, — мне надоела эта наша студенческая нищета. Надоело ходить на работу, которую я терпеть не могу, где мне платят треть МРОТ. Надоели шлюхи, которые сосут, чтобы получить гражданство. Надоело жить у тебя, стеснять тебя.
— Ты меня не стесняешь совершенно… — начал было я, ударяя на слове «совершенно».
— Знаю, не говори, — остановила она, — ты хороший. Но ведь ты это не из-за меня делаешь. Ты бы хоть с целым полком тут жил и ни слова бы не сказал — тебе ведь все равно.
Она резко, мельком подняла на меня глаза, а я оробел и отвел взгляд. Она это заметила, рывком встала со стула, остановилась у подоконника и, теребя занавеску и кусая губы, принялась глядеть во двор.
— Тебе все равно, — с досадой закончила она и чуть тише добавила: — Так что зачем оставаться? Зачем, а, Даня?
Галя обернулась и поймала-таки мой взгляд.
Я вздохнул, неловко встал, подошел к ней, взял ее ладонь в свою и поцеловал. Тем я пытался сказать то, в чем мне было стыдно признаться вслух. Думаю, ей было все понятно. Девушка помолчала секунд десять, а потом продолжала отсутствующим тоном, словно заговорила о чем-то совсем другом:
— Поэтому что толку оставаться? В следующем году опять запись в дурацкий университет? Я уже три года маюсь тут. Никуда на толковую работу не берут. С моей специальностью только в секретутки идти. А что мне делать? Нет, ты пойми меня, в голове просто идеи закончились. Может быть, я не вижу чего-то? Так ты скажи: я поработаю. Я ведь тоже человек упорный.
— Ну, можно получить какое-нибудь смежное образование, полезное, устроиться, я тебе помогу подумать, мы поговорим с выпускниками, на форумах в Интернете поспрашиваем… — начал методично перечислять я.
— Ах, — с досады и раздражения она махнула рукой, — другого я от тебя и не ожидала. И что это даст? Опять годовой вид на жительство, потом практику, потом временный контракт в лучшем случае. Опять на ограниченное время? Опять в префектуру таскаться каждый год, как эти черномазые? Я в этой стране уже три года, — повторила с нажимом Галина, — перепробовала все, что только возможно, и что же, что меня здесь держит? Какие перспективы? Какой смысл?
Она села с отрешенным видом и не глядела на меня. Явно расстроена. Я чувствую себя виноватым, хотя, по сути дела, на самом деле виновата — она. Кто же еще заставлял ее сидеть так долго в этой проклятой стране? Она могла уехать еще год назад — уже тогда было понятно, что ничего из этого не выйдет. Ну, по крайней мере, мне понятно. Но внутренне мне импонировала ее стойкость к неудачам. Я подбадривал ее, в частности, потому, что было ясно: на родине латиница сменится на кириллицу, а загранпаспорт — на паспорт гражданина, и на этом перемены для Галины закончатся.
