Она надела белые шлепанцы, стоявшие под вешалкой, закрыла дверь кабинки и поискала глазами девочек. Они уже убежали к Александру и Ирис.
Сестра возлежала в деревянном шезлонге, величественная, в белом пеньюаре, длинные волосы стянуты в узел, на коленях — книга. Перед ней спиной к Жозефине стояла какая-то девушка. Худенькая девушка в крохотном красном бикини, усеянном блестками, сиявшими, словно пыль Млечного пути. На ее крепких ладных ягодицах едва держались такие узенькие трусики, что Жозефина не понимала, зачем они вообще нужны. Боже, как эта девушка была хороша! Тонкая талия, длиннющие ноги, изумительная осанка, волосы собраны в небрежный пучок… Все в ней дышало грацией и красотой, все гармонировало с изысканным интерьером бассейна, с голубой водой, бросающей мимолетные отсветы на стены. Все комплексы взыграли в Жозефине с новой силой, она нервно затянула пояс пеньюара. Клянусь! С этой минуты я больше не ем и каждое утро делаю зарядку. Я ведь тоже когда-то была тоненькой стройной девушкой.
Она увидела в воде Александра и Зоэ, махнула им рукой. Александр хотел выйти, чтобы поздороваться с ней, но Жозефина жестом остановила его, тогда он нырнул и схватил Зоэ за ноги; та в ужасе завопила.
Девушка в красном купальнике обернулась, и Жозефина узнала Гортензию.
— Гортензия, что это на тебе такое?
— Ну мам! Это купальник. И не кричи так! Здесь не бассейн в Курбевуа, знаешь ли.
— Здравствуй, Жозефина, — Ирис поднялась с кресла, заслонив дочь от матери.
— Здравствуй, — буркнула Жозефина и опять обратилась к дочери. — Гортензия, объясни мне, откуда у тебя такой купальник.
— Это я ей купила летом. И нечего тут с ума сходить, Гортензия прелестно выглядит…
— Гортензия выглядит неприлично! И, если это новость для тебя, Гортензия моя дочь, а не твоя!
— Ну начинается! Мам, хватит! Опять слова, слова…
— Гортензия, сейчас же переоденься.
— Вот еще! Если ты завернулась в мешок, это еще не значит, что я должна закутываться в тряпки, как мумия.
Гортензия выдержала не моргнув глазом бешеный, гневный взгляд матери. Медные пряди выбились из ее пучка, а щеки заалели — совсем по-детски, противореча облику роковой женщины. Жозефина невольно растрогалась, растерялась — и стушевалась. Она пробормотала сквозь зубы что-то неразборчивое.
— Давайте, девочки, поспокойнее, — сказала Ирис и улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку. — Твоя дочка выросла, Жозефина, она уже не дитя. Для тебя это шок, несомненно. Но, увы, ничего не поделаешь. Разве что зажать ее между двумя словарями?
