— Салманы-ыч, — тихо позвал Ряба.
Делаю пару шагов назад, не сводя глаз с Жеки, вхожу в отдел светильников. Нет, не получил Рябцев счастливый билет. Лежит тягач-инициатор на полу, пустой пистолет в руке, под брюхом лужа крови. Три наискось дырки в спине — не к добру.
Опускаюсь перед ним на корточки, заглядываю в помутневшие глаза.
— Салманыч, помоги, браток, — в его взгляде скользят страх и надежда одновременно. — Вытащи меня отсюда, в долгу не останусь.
Зачем просишь? Знаешь ведь, что зря. Тягачи ведь, они волокут только то, что им нужно. В чем есть польза. Неужели в такие минуты можно об этом забыть?
— Салман. Вытащи… А? Не дай тут подохнуть… К Валерьичу отнеси. Отблагод… — кашляет кровью, — …дарю…
Я молчу, и он начинает понимать. Пытается ползти, но сразу же сводит зубы от боли. Тяжело, отрывисто дышит. На зубах слюна перемешана с кровью, маску и правую щеку разрезал об осколки, когда падал.
— Не дай здесь подохнуть…
Ряба был хорошим парнем. Сколько ему — двадцать пять? Или двадцать семь? Молодой еще. Жить бы. Но поставил на черное и проиграл. Бывает. Жалко он не западлист, было бы проще. Но я не могу оставить свидетеля. Тащить не стану — следов наставлю, шуметь начну, в итоге обоих угроблю. А даже если и потащу, то куда? К себе домой? На лепешку с чаем? Или к Валерьичу? Нет, это бред. Я не протащу его так далеко. Да и смысл?
Так что придется тебе, Ряба, все же здесь. Ведь можешь ты через пять минут помереть, а можешь только вырубиться и прийти в себя, когда тут уже будет полно «дожья». Они тебя, конечно, спросят, и ты им, возможно, ответишь, обиженный за то, что я тебя бросил. Не могу я рисковать. Тут не дают пожизненок и не амнистируют, тут просто вешают. А мне, несмотря на то что моя жизнь полна дерьма, легче пойти под пулю, чем болтаться на фонарном столбе, предоставив себя на клев воронам.
Так что ты уж прости, Ряба, но ты сделал бы то же самое. Мне в сегодняшней игре выпала счастливая карта. Пока что.
— Глеб, нет… Прошу…
Я поднялся на ноги, направил ствол ему в затылок и выстрелил. Ряба на мгновение вытянулся в струнку, а потом обмяк. Успокоился.
Уходить бы, но я ж — кто? Как я могу оставить трофеи и не узнать, как чувствуют себя остальные мои соучастники? Проклятое ремесло. Как и жизнь.
Делаю пару шагов назад, выходя из лужи теплой, вязкой крови. Жека пробивает Левона по карманам, но оружие его не интересует. Что, впрочем, еще лучше. Мы не гордые, подберем. Хоть и сматерись ты на нитку! Что это за оружие?! Держу эту полукровку, «тавор» который, на нашем, винницком, орзаводе склепанный, за ремень, как крысу за хвост. В сути стремное оно, чудо это, и патрон под него неродной. Натовский, пять пятьдесят шесть. Хорошо хоть именно у нас под самым боком клепали эти израильтянские пушки и патрон под них лили, а то — эксклюзива, мать. Хоть на стену вешай. Все равно беру, чего ж корчить гордого? У Калмыка один к одному выменять на обычную «пятерку» можно будет.
