Да-а-а… Бежит время… А вот через несколько домов должна показаться и маленькая, поблескивающая стеклянной верандой хатка его матери. Хотя несколько лет тому назад мать написала, что собирается что-то строить. Зачем ей, шестидесятилетней, что-то строить или перестраивать? Он ничего не понял и примерно так и написал. Мать ничего не ответила, и он, зная ее характер, решил не вмешиваться, но стал посылать деньги, — всего, впрочем, наберется не очень крупная сумма…
Перед отъездом он послал телеграмму — мать ждала его, он знал об этом, и ему захотелось быстрее попасть в старую хатку, чмокнуть мать в щеку, чуть переждать, — мать всегда плакала при встрече, — сесть за самодельный некрашеный стол, стоящий на веранде, — мать поставит «своего» вина и какую-нибудь закуску, о которой на Урале не слыхивали: соленые баклажаны-синенькие или еще что-нибудь такое, и они выпьют и поговорят.
После того, как он закончил институт, обзавелся семьей, а главное — успешно стал двигаться по работе, он любил поговорить с матерью в такие вот приезды. Когда он учился, времени на такие приезды и разговоры все не хватало, хотя суеты тогда было меньше. А может быть, и поэтому…
Сейчас ему особенно хотелось на веранду, за старый стол, выпить вина, а мать делала отличное вино!.. И сказать ей, что у него событие — его переводят в главк, а главк в Москве! Семья уже в Москве.
Для него это — рубеж. И итог… Даже если дальше не продвинется, и это уже кое-что. Москва… Заместитель начальника главного управления… Звучит! А почему не продвинется? Ему всего лишь сорок два! Где-то он читал, что англичане в эти годы только начинают карьеру делать.
Он и на самолете не полетел. Куда торопиться? Итоги надо подводить не спеша. Да и нравился ему этот путь. Из Азии в Европу… Потом к Волге… Куйбышев, Саратов… За Саратовом, на маленькой станции, он купил две дыни, а чуть раньше — огромный, до безобразия, арбуз. Дыни всем купе тут же съели, а арбуз он привез матери — таких огромных здесь не было. Арбуз он купил случайно, где и остановки-то не было. Какой-то полупьяный парень из соседнего купе, севший в Саратове, сорвал стоп-кран. Все возмущались, потом, обнаружив, что поезд стоит рядом с уходящей к горизонту бахчой, уговорили двух дряхлых стариков-сторожей продать арбузы. Тащили почти даром приобретенные арбузы и, смеясь, советовали пьяненькому чудаку сорвать стоп-кран у бахчи с дынями. Тот, высунувшись в открытое окно, хмуро и зло смотрел на бахчу, на суетящихся людей и что-то шептал, а через полчаса опять тормознул поезд. Бахчи с дынями не было, и от нечего делать пассажиры напали на парня. Прибежали разъяренные машинист с бригадиром и составили акт. Крашева попросили подписать, и он, пройдя в соседнее купе, уже внимательно посмотрел на худощавого, совсем молодого парня, пьяно размазывающего текущие из глаз слезы. Крашев подумал, что слезы от акта, но парень не обращал никакого внимания на пассажиров, на машиниста с бригадиром, а затуманенными глазами смотрел куда-то в окно и, раскачиваясь, повторял:
