Когда он задавал вопросы о ЛТП, лицо его не горело, но все же сладко-приторное чувство желания узнать что-то запретное, аномальное, почти криминальное было в тех вопросах, кроме простого беспокойства.
Жена говорила, что ничего не знает, что устроила все это сестра вместе с матерью.
В конце концов сладко-приторное чувство в нем победило. Он все же настоял, и они поехали в Подмосковье. После электрички они долго шли почти чистым полем, и жена устала. Наконец они подошли к поселку, с одного края которого высились серые, сложенные из тонких железобетонных плит стены. Они долго кружили вокруг этих бесконечных серых стен, пока не вышли к пропускному пункту, и по системе ворот, решеток, впускных и выпускных дверей Крашев определил, что пропускной пункт ЛТП не хуже пропускного пункта зоны, рядом с которой работал их стройотряд в Коми.
С трудом, через дежурного, они узнали, в каком тесть отряде и где этот отряд сейчас работает. Оказалось, что это недалеко, «на воле», на небольшом кирпичном заводике.
Идти на территорию заводика жена отказалась. Он посмотрел на ее лицо — она и в самом деле выглядела уставшей: шел четвертый месяц ее беременности.
Усадив ее на старый, трещавший стул в коридоре маленькой конторки, он пошел вдоль низких, почти ушедших в землю напольных обжиговых печей. Вся технология и все конструкции были так стары, что он, сдавший курс «Производство стройматериалов» на отлично, с трудом мог понять эту технологию и назначение конструкций. Но все же название печей «напольные» — он вспомнил и технологию кое-как понял. Вот тут «садят» в пустую печь сырец — необожженный кирпич, а вот из другой «выставляют» уже готовый. И то и другое делают люди в серой одежде, в серых шапках-ушанках и серых кирзовых сапогах. У тех, кто выгружает кирпич, одежда, сапоги, ушанка и лицо — в оранжевой кирпичной крошке.
Самой мелкой и несуразной фигурой у печей была фигура его тестя. Крашев подошел и тронул фигуру за плечо, почувствовав, как шершавые, колючие оранжевые крошки потекли под его пальцами вниз. Когда тесть обернулся и Крашев увидел его кроличье-трезвые глаза, то сладко-приторное чувство, двигавшее им, прошло, уступив место обычной жалости. Стало стыдно за тестев испуг и неловкость, мелькавшие в кроличьих глазах. Он не знал, вернее, не понимал, что же делать дальше, о чем спрашивать, что говорить… Но всегда молчавший тесть заговорил сам.
— Конечно, конечно, — забормотал он, и Крашеву странно было слышать, как тесть правильно и твердо выговаривает это свое «конечно». — Конечно, они формально правы и формально Вы имеете право…
