Испытывая все большую неловкость от непонятной фразы, от того, что тесть обращается к нему на «Вы», он спросил:
— Может, надо что-нибудь? Денег или еще чего?
— Нет, что Вы, — с испугом ответил тесть. — Могут обыскать, а потом — в изолятор… — И тесть стал длинно и путанно объяснять Крашеву, что все произошло случайно, что просто в комиссии, направившей его сюда, не было его старинного друга, а так бы было все хорошо, все бы обошлось — вот такая невезучесть.
От длинного и нудного рассказа, от кроличьих глаз, непрерывного «выканья» у Крашева прошла и жалость.
— Может, все же надо что-нибудь? — перебил он тестя.
На миг кроличье выражение исчезло из глаз.
— Многое надо, многое. Но все запрещено. Письма читают. Тумбочки, постели обыскивают. Часы носить нельзя… Приезжал братан, привез свитер. Вот тут и надел. А вечером — отобрали, опять нельзя, а как же тут? — тесть указал на шеренгу мрачных напольных печей, будто это они запрещали, проводили обыски, вскрывали и читали письма, сажали в изолятор, изымали одежду. На обшлаге протянутого к печам рукава серой фуфайки Крашев увидел пришитую бирку. На бирке стояла фамилия тестя, номер его отряда и личный номер. — Впрочем, — глаза у тестя опять потухли. — Впрочем, сигареты, если можно. У меня такая гадость…
Крашев не курил, и сигарет у него не было. Он побежал к жене. Сидя на стуле, жена дремала.
— У тебя есть сигареты? — довольно грубо спросил он.
— Зачем? — Она курила, но в последние месяцы совсем понемногу, по одной-две сигареты в день, и он подумал, что у нее может и не быть.
С собой у нее было две пачки. Одна из них оказалась распечатанной. Он взял обе.
— Могла бы и передачу организовать.
— Это что, больница? И при чем тут я? Это ведь твоя идея, — жена удивленно пожала плечами.
— Но отец-то твой. Может, я виноват, что он здесь?
— Может быть, — жена странно усмехнулась. Ему захотелось задержаться и выяснить, что значит это «может быть» и ее странная улыбка, но он посмотрел на ее обычный еще живот, развернулся и побежал к тестю.
Вдоль печей дул сквозняк. Сквозняк сыпал на тестя пыльную колючую оранжевую мелочь. Тесть уклонялся своим хлипким телом, но и сквозняк менял направление и опять бросал в лицо оранжевую труху, заставлявшую тестя застыть, сгорбиться и долго протирать рукой резавшие забитые глаза.
Крашев уже подбегал к тестю, как вдруг мысль, простая и неожиданная, заставила его тоже застыть на месте. «А ведь это из-за меня, именно из-за меня тесть здесь, в ЛТП».
