Но в большинстве своем подписчики платили исправно, известно было, что стоит задолжать за две недели, и неумолимый Морган прекратит доставку газеты — и вы, чего доброго, так и не узнаете, чем кончились «Невероятные приключения Дика Трейси». Летом его часто зазывали в дома угоститься чашкой чая со льдом или прохладительным напитком, зимой погреться у печки, пока по кошелькам, карманам и жестянкам собирали необходимую сумму. Он был во многих домах такой же привычный гость, как Амос и Анди из радиопередачи или как Альф П. Ривз, жизнерадостный агент страховой компании «Метрополитэн». Альф немало помог Моргану своими подробными отзывами о тех хозяевах, к которым, как он убедился по собственному опыту, с парадного крыльца лучше и не соваться. Среди таких он назвал Моргану мистера и миссис Клод Дж. Гоуингс.
— Эта миссис Гоуингс,— предупреждал Альф,— до того чудная, страсть. Хотя и сам Клод Дж. не лучше. Она, сколько я ее знаю, ни разу не прошла через парадные комнаты к парадной двери, боится, не дай боже, пыль поднять.
И потому субботними утрами, когда жизнь щедро сулила ему двадцать пять центов с доллара да еще двухсерийный фильм после обеда, Морган сворачивал на велосипеде во двор Гоуингсов, уже много лет не оскверняемый автомобильными шинами, доезжал до гаража, который никогда не открывался, прислонял велосипед к стене и стучался в дом с черного хода. Низкий, серый, словно вросший в землю дом Гоуингсов под сенью дубов стоял мрачный, со слепыми окнами; по вечерам, ровно в половине девятого, будь то зима или лето, в нем, как в хмуром ночном небе, замирали последние проблески жизни, а каждое утро, в шесть часов, из кухонного окна неотвратимый, точно утренняя заря, начинал сочиться желтый свет. Шесть дней в неделю в половине седьмого утра, секунда в секунду — соседи уже и удивляться перестали,— из задней двери дома выходил Клод Дж. Гоуингс в чистом синем комбинезоне и шел на угольный склад, где он работал, а выходил оттуда в половине седьмого вечера и, словно солнце, совершающее вечный круговорот, возвращался к заднему крыльцу собственного дома, грязный, запорошенный черной пылью своего ремесла: высокий угловатый мужчина, он шагал, неся судки для завтрака, чуть опустив голову, словно затем, чтобы не видеть встречных, и ни с кем не обменивался ни единым словом.
— Да я с огнетушителем скорее завел бы разговор, чем с ним,— говорил о нем Альф П. Ривз.
Морган знал, что забранная сеткой задняя дверь отворится по первому же его стуку; он даже думал, что, может быть, миссис Гоуингс незаметно следит за тем, как он идет по двору, оставляет велосипед и идет к заднему крыльцу, потому что, когда он подходил, она уже смотрела на него сквозь дверное стекло. Она была такая же высокая, как и муж, и тоже угловатая и молчаливая, и лицо ее, пожилое и некрасивое, было лишено выражения и тепла. Раз в неделю ее можно было видеть в городе в продуктовом магазине — она выбирала на полках консервы и всякую другую снедь; и еще один раз, по воскресеньям, она и Клод Дж. Гоуингс появлялись в Первой баптистской церкви: она — в обвислом, бесформенном черном платье, он — в сером костюме со стальным отливом. А помимо того, никто не видел ее иначе как у ее собственного заднего крыльца — Морган, конечно, тоже. Она приоткрывала дверь и протягивала ему деньги: всегда ровно столько, сколько надо.
