— Доброе утро, миссис Гоуингс,— говорил ей Морган и подавал квитанцию, которую всегда заполнял заранее; а она отвечала ему одним кивком, не глядя ни на квитанцию, ни на него самого. Потом дверь закрывалась бесшумно, точно на резиновой прокладке, и за мутным стеклом уже никого не было.
О Гоуингсах в городе ничего не знали, неизвестно было, что делает миссис Гоуингс целыми днями в безмолвном доме, непонятно, почему они оба такие нелюдимы. Никто не знал даже толком, откуда они приехали. Городские старожилы рассказывали, что когда-то в этом доме жили Джадсоны, но потом Бака Джадсона убило молнией, когда он играл в бейсбол за текстильщиков во второй лиге округа, прямо во время матча, и его вдове с четырьмя детьми пришлось перебраться к ее родным в Северную Флориду, а в их доме поселились Гоуингсы.
— Не помню, право слово,— сказал отец, когда Морган спросил его.— Лет двадцать, наверно, назад. Бак Джадсон не оставил семье ни цента.
И на лице у отца Морган прочел не угасшее за два десятка лет презрение к таким мужчинам.
Морган не задерживался во дворе у Гоуингсов, после того как закрывалась задняя дверь. Ему неприятен был их дом, и лицо миссис Гоуингс, и запах плесени, от нее исходивший, правда главным образом в его воображении.
Во время своих ежесубботних посещений, повторявшихся с ритуальной неизменностью, не хуже уходов и возвращений самого Клода Гоуингса, он стал испытывать страх перед их серым домом под дубами — нет, не мистический ужас, он осознал это впоследствии, прочитав «Розу для Эмили»; ему даже в детстве не мерещилось здесь никакой потусторонней жути, по, отъезжая от ворот, он всякий раз думал: Нет, только не это, только не это!
Теперь, когда огромный самолет стремительно нес его вниз к земле Юга и огни прошлого безжалостно выплывали навстречу, Морган отлично понимал природу того страха, что находил на него у заднего крыльца дома Гоуингсов, того глубокого отвращения, которое внушал ему их замкнутый дом, гараж на запоре, их затворническая жизнь. Но он понимал также, что в конечном счете Клод Дж. Гоуингс и его дом — лишь знаки, символы того неприметного существования, страшнее которого для него ничего нет; и не от символов, а от жизни, их породившей, он тогда панически бежал.
А что до Андерсона… Андерсон в конце концов перестал убегать и гнаться, но это оказалось для него хуже смерти. Да и все равно, снова подумал Морган с фанатизмом, возникающим перед лицом смерти, нам некого винить, кроме самих себя.
