Вошла в хату. Катерина
ей ноги помыла
и полдничать усадила.
Не до того было
старой Ганне.
«Воскресенье
когда?» — вдруг спросила.
«Через день».— «Молебен нужно
справить — помолиться
Николаю-чудотворцу,
вынуть бы частицу, —
что-то долго Марка нету...
Сохрани нас Боже, —
он в пути не заболел ли,
вернуться не может?»
Заплакала работница,
еле-еле встала
из-за стола.
«Катерина!
Не та уж я стала:
состарилась, силы нету
на ноги подняться.
Тяжко, Катря, в чужой хате
смерти дожидаться».
Захворала, несчастная.
Уж и причащали
и соборовали Ганну,
да легче не стало.
Возле хаты Трофим старый
как убитый бродит.
Катерина ж от болящей
на шаг не отходит;
День и ночь она над Ганой
очей не смыкает,
А сычи на крыше ночью
худое вещают.
Ни минуты болящая
покоя не знает,
все расспрашивает Катрю:
«Катруся родная!
Что, Марко не воротился?
Ох, если б я знала,
что дождусь его, увижу,
может, легче б стало».
Идет Марко с чумаками.
Идет, распевает,
не спешит, волов пастися
в степи отпрягает.
Везет Марко Катерине
сукна дорогого.
Шелком шитый пояс красный
для отца седого.
Красный с белою каймою
платочек для Ганны,
А еще ей на очипок
парчи златотканой.
А для деточек сапожки,
фиг и винограду,
а всем вместе им — красного
вина из Царьграда
ведра три везет в бочонке,
доброй икры с Дона, —
всего везет, да не знает,
что творится дома.
Идет Марко, не горюет.
Пришел — слава Богу!
И ворота отворяет,
и молится Богу.
«Слышишь ли ты, Катерина?
Марко воротился!
Беги встречать. Скажи ему,
чтоб поторопился!..
Слава тебе, Христе-боже!
Дождалась насилу!» —
и Отче наш тихо-тихо,
как сквозь сон, твердила.
Старик волов распрягает
и ярма снимает
узорные. А Катруся
Марка обнимает
«Где же Ганна? Не спросил я
про нее ни слова...
Да жива ли?»
«Жива, Марко,
только нездорова,
худо ей. Пойдем скорее,
пока распрягает
отец. Давно тебя, Марко,
Ганна ожидает».
Пошел Марко с Катериной
и стал у порога
испуганный... Ганна шепчет:
«Слава... слава Богу!
Иди, Марко... Слышишь, Катря,
ты выйди, родная:
расспросить его должна я,
