Я смерти, братья, не боюся!
Я докажу тем змеям! Я
у ненасытных вырву жала!...»
И Гуса Прага провожала,
как дочь — отца...
На заре Констанц проснулся
в колокольном звоне.
Собирались кардиналы,
как быки в загоне,
и румяны и дородны;
прелатов орава,
трое пап, князья, баронство,
венчанные главы.
Собралися, как иуды
на суд нечестивый
над Христом. И брань и ссоры.
Вой и крик визгливый,
будто в лагере татарском;
иль в еврейской школе,
и вдруг разом онемели!..
Как в ливанском поле
гордый кедр — так Гус, в оковах,
встал перед собором,
и окинул нечестивых
он орлиным взором.
Задрожали, побледнели,
молча взор вперили
в мученика. «Что ж, меня вы,
спорить звали или
любоваться оковами?»
«Стой, предерзкий, молча! —
гадюками зашипели,
завыли по-волчьи. —
Еретик ты! Еретик ты!
Ты погряз в расколе!
Ты усобицы лишь сеешь,
ты святейшей воли
не приемлешь!» — «Одно слово!..»
«Господом проклятый,
еретик ты! Еретик ты! —
ревели прелаты. —
Ты усобник!» — «Одно слово!..»
« 3амолчи, проклятый!»
Гус взглянул на пап и молча
вышел из палаты.
«Победили! Победили!..»
Словно озверели.
«Аутодафе! Аутодафе!..» —
разом заревели.
И всласть монашеская братья
всю ночь с баронами пила.
На Гуса сыпались проклятья...
Но вот гудят колокола,
идут молиться в церковь Божью
за грешника монахи в ряд.
Горит багровая заря —
и солнце хочет видеть тоже,
что с Гусом праведным творят?!
Загудел Констанц от звона,
в кандалах, под стражей,
на Голгофу ведут Гуса...
И не дрогнул даже
пред костром, ступил на пламя
он с молитвой смело:
«О, Господи милосердный,
что, скажи, я сделал
этим людям, твоим людям?
За что меня судят?
За что меня распинают?
О, молитесь, люди
неповинные! И с вами
то же, то же будет!
Лютый зверь пришел, овечьей
шкурою покрытый!
Точит когти... Горы, стены
от него защиты
не дадут вам!.. Разольется
багряное море
крови, крови детей ваших...
О, горе! О, горе!
Вон те звери! В светлых ризах,
злобой полон каждый...
Жаждут крови...»
«Жги! Пожарче!»
«Крови! Крови жаждут!
Вашей, вашей крови!..» Дымом
праведника скрыло.
«О, молитесь же! Молитесь!
Господи! Помилуй,
прости ты им — ведь не знают...»
И не слышно стало.
Вкруг огня, как псы на страже,
цепь монахов встала —
все боялись, чтоб не выполз
он змеей из жара,
не обвил кольцом корону
или же тиару.
Погас костер; дунул ветер,
всюду пепел сея.
Видели простые люди
огненного змея
на тиаре. Расходились
и Te Deum пели,
и за трапезой монахи,
вкушая, сидели
день и ночь — опухли даже.
Малою семьею
сошлись чехи. Из-под пепла
горсть земли с собою
взяли в Прагу. Так монахи
Гуса осудили
