- Хлеб.
- Хлеб.
- Хлебушек.
- Засуха.
- От Бога - за грехи.
- Беда за бедой. Войну проводили, голодуху встретили.
- Одно слово: засуха.
В другом конце другое:
- Я яму и грю: ранетый, мол, я. Имею заслуги. Куды ж мне подаваться? А он мне, значится, грит: мол, нонче ранетых да с заслугами хучь печи топи аль заместо изгороди. Нету у меня для вашего брата ни шиша, окромя, как по шее... Завоевал, значится...
- Вот-вот. На таких, как ты, дураках, тыловые и навозили себе водички.
- Ах ты гад! Я тебе как растоварищу-гражданину, а ты... Да я тебя враз кончу!
- Ладно, ладно. На ладан дышит, а туда же... Кончальщик. Я сам с заслугами: тифью переболел. Одно слово: трудовой фронт.
А совсем рядом на нижней продольной полке двое шелестят между собой:
- Совсем новая, на бобре...
- И за сколько?
- Полпуда дал... Да потом три капота да юфти в придачу...
- Ишь ты, пофартило.
- Рука легкая. Сыздетства.
- Может, схлестнемся?
- Много ли стоишь?
- Больше - кожа, да и потяжельше что есть.
- И не боишься?
- Битые.
- Тогда оммоем.
Короткое журчание. И снова:
- Тяни.
- Хороша.
- Плохого не держим...
Я против воли вытягиваю шею. И сразу же голодной окисью сводит мне скулы: двое едят. Едят они чуть не из рукава, воровато стреляя по сторонам. У того, кто сидит напротив, серое, словно отсыревшее, лицо в редкой, кое-как распиханной по обвислым щекам бороденке. Он вроде далее не откусывает от куска, а захватывает его мягко и беззвучно дряблыми, будто старушечьими, губами. И мне уже не опустить глаз. Хлеб притягивает меня к себе. Хлеб властвует надо мной. Жесткий, обкусанный вялым ртом хлеб. Взгляды наши встречаются. Сосед медленно опускает на пол ноги в портянках, зашпиленных у щиколоток булавками. В нос мне бьет тошнотворный запах устоявшегося пота. Голова заходится кругом, и все перед глазами начинает вращаться плавно и смутно. А где-то у самого уха поигрывает пьяными словами торопливый шепоток:
- Подвинькася... Ну-ка вот жуй... Жуй, не бойся - не ворованный... Куда едешь-то?.. Ну, ешь, ешь... Я покеда погожу... А ты в силе...
- А что в ней, в силе-то?
- Моя голова, твои руки. Котел общий. Не пропадем.
- Зачем я тебе?
- Там поможешь, там пособишь...
- По барыжному делу я не мастер.
- А твое дело бери больше, неси дальше.
- Противно.
- Ну, коли с гонором, тогда лапу соси.
Я с ужасом чувствую, как воля покидает меня. Все во мне становится словно бы ватным. А нужно ли противиться? И зачем? В этом омуте горя каждому только до своего спасения. Да и что будет дальше? Может, ничего не будет? Может быть, ночь уже и не кончится вовсе? А голос, настоянный луком и сивухой, вползает в уши, рот, глаза и, кажется, даже в самую душу.
