Более того, Куколка стала нарушать свои собственные правила. Она начала закладывать свои платья. В день платы за комнату она частенько оказывалась без гроша. И если у Мэри не хватало денег, чтобы заплатить за обеих, Куколка прихватывала шаль или корсаж, шла в лавочку на Монмут-стрит и возвращалась довольная.
— Снова богачка, — хвастливо говорила она.
На все упреки Мэри она отвечала, что шелков и атласов у нее более чем достаточно и она вполне может продать пару вещичек, добра от этого не убудет. Никогда в жизни Мэри не слышала ничего более глупого. Даже матросы понимали, как много значит одежда; не зря они, когда хотели наказать шлюху за полученный сифилис, резали все, что на ней было, на узкие полоски.
Иногда Мэри удавалось выкупить вещи Куколки обратно по двойной цене. Но та этого даже не замечала.
— Одежда — главное богатство девушки, разве нет? Ведь ты сама меня этому учила.
Но Куколка только смеялась и говорила, что голой она выглядит лучше.
Однажды в кабачке у братьев Ройл Куколка упомянула, что ей только что исполнилось двадцать два.
— Когда? — спросила Мэри. Она подумала, что Куколка врет, чтобы Ройлы налили ей бесплатно.
— Вчера.
— Ты ничего не говорила.
Куколка пожала плечами:
— Я была навеселе. Только сейчас вспомнила.
Ник Ройл, однако, был страшным скрягой, поэтому он всего лишь поднял стакан и предложил тост в честь новорожденной.
— Никаких тостов, — сказала Куколка и ударила его по руке.
Сидр пролился прямо Нику в рукав; его брат сунул ткань в рот и принялся сосать ее, словно ребенок соску. Мерси Тофт захохотала как сумасшедшая.
— Что на тебя нашло? — прошипела Мэри.
— Никаких тостов, — мрачно повторила Куколка. — Забудь, что я сказала. Мы и без того слишком быстро движемся к могиле.
При свете свечей она была так же прекрасна, как всегда, но дневной свет безжалостно обнажал ее потускневшее, истасканное лицо. Мэри приходилось видеть и тридцатилетних шлюх, которые продавали себя за два пенса; одна из таких несчастных была наполовину безумна от ртути — она принимала ее как лекарство от сифилиса. До сорока не доживал никто. Сама Мэри решила, что бросит ремесло в двадцать, не позже. Она дала себе твердое слово.
Это означало, что у нее есть еще пять лет, а пока что Мэри тратила каждый свободный пенни на одежду. Ей казалось, что это единственное, во что можно верить. Платья были так же надежны, как деньги, но куда красивее и приятнее на ощупь. Они делали женщину прекрасной, а других заставляли умирать от зависти. По воскресеньям она ходила в Гайд-парк, посмотреть, что носит знать. Ее наметанный глаз отмечал малейшие детали: крохотные складочки, пуговицы, чуть изменившуюся форму в новых моделях фижм. Однажды она едва не силой вытащила Куколку из постели и взяла ее с собой, но все окончилось непристойной сценой в парке. К тому же Куколка напугала лошадей одного баронета.
