Развалов долго думал, прежде чем ответил:
– Да, сопротивляется, но скоро будет отходить, я знаю. Потери слишком велики. Возможно, нам передадут часть войск этой армии, и они обопрутся о крепость. Тогда мы продержимся дольше. Однако эта помощь не решит исход в нашу пользу. Передовые линии Новогеоргиевска подготовлены из рук вон плохо, долговременных укреплений совсем почти нет. Как сидеть в окопах под сорокадвухсантиметровыми бомбами? А значит, ввиду того что все потери людские напрасны будут, я бы на месте главнокомандующего приказал срочно приступить к эвакуации крепости. Только так и можно сохранить людей, артиллерию и другое ценное имущество.
Лихунов долго не смотрел на смолкшего Развалова, который прежде вынул шашку из ножен, чтобы чертить ею план на земле, да так и не убрал ее. Лихунов поднялся с валуна, где сидел, молча пошел к своей некрасивой в пежинах лошади, стал отвязывать повод.
– Провожать меня не надо, – сказал он сухо Развалову, – дорогу в крепость я запомнил. За прогулку вам спасибо, возможно, что-нибудь из вашего рассказа будет мне полезно. Но, – он повернулся к инженеру, – только далеко не все, запомните!
Развалов, усмехаясь, бросил шашку в ножны, подошел к своей лошади.
– Вот вы артиллерист, Константин Николаевич, на расстоянии во врага свои перуны мечете, а я этой вот железкой, – он показал на шашку, – человека зарубил. Рассказать? – Лихунов не ответил, но только остался стоять, держа под уздцы лошадь. – Это прошлым летом еще, на юго-западном было дело. Отправились мы с тремя инженерами на одну австрийскую крепостцу поглядеть, как нам получше подобраться для штурма. Но наехали нечаянно на венгерский разъезд – человек пять всего. Двоих мадьяров товарищи мои тут же из револьверов положили, те – двух наших, и остались мы двое на троих венгерцев. Ну, два кавалериста бросились за моим товарищем, стрекоча задавшим, а я – делать нечего – за шашку взялся. Знаете, я фехтование еще в училище любил, призы на состязаниях брал, особенно на эспадронах, поэтому когда стал рубиться я с тем мадьяром, то сразу почувствовал, что сильнее я его намного. Он гусаром был, в доломане, шнурами украшенном, – очень красивый молодой человек. Рублюсь я с ним, а сам думаю, как бы мне его в живых оставить, пытаюсь саблю выбить – не выходит. И пока я с ним таким манером упражнялся, задел он мне саблей правую руку, крепко задел. После этого, конечно, ничего иного не оставалось, как выискать в его груди пригодное для шашки местечко. Упал мадьяр с лошади, я к нему – не дышит. Худо мне стало и противно очень за себя, за то, что человека убил. Расстегнул его доломан, вытащил бумажник. Оказалось, убил я графа, молодого отца семейства, – тут же и фотография жены его нашлась и деток. Сам я вырыл ему тогда могилу – в подлеске дело было. Крест поставил. Бумажник тот послал жене, описал кончину мужа, сказал, что погиб героем…
