— И тем не менее я сообщу в государственную полицию, — решил Уордмэн и вернулся в свой кабинет.
Два часа спустя полицейские позвонили ему. Они опросили всех, кто имел обыкновение ездить по лесной дороге, местных жителей, которые могли что-то видеть или слышать.
Один фермер подобрал неподалеку от тюрьмы раненого человека и отвез его в Бунтаун, к врачу по имени Эллин.
— Мы убеждены, что фермер действовал так по неведению.
— Да, но не врач, — буркнул Уордмэн. — Этот должен был сразу смекнуть, что к чему.
— Да, сэр, полагаю, что так.
— И он не сообщил о Ревелле.
— Нет, сэр.
— Подождите меня, я поеду с вами.
Уордмэн пустился в путь в карете «Скорой помощи», которой предстояло доставить Ревелла обратно в тюрьму. Две битком набитые полицейские машины и «Скорая» тихонько подкатили к больнице. Эллин стоял над раковиной в тесной операционной и мыл инструменты. Невозмутимо взглянув на вошедших, он сказал:
— Я так и знал, что вы пожалуете.
Уордмэн указал на бесчувственное тело на операционном столе.
— Это Ревелл.
Врач бросил на стол удивленный взгляд.
— Ревелл? Поэт?
— А вы не знали? Зачем же тогда помогали ему?
Вместо ответа врач вгляделся в лицо тюремщика.
— Неужто сам Уордмэн?
— Да, это я.
— Тогда, надо полагать, это принадлежит вам, — сказал Эллин и протянул Уордмэну окровавленную черную коробочку.
Потолок упорно оставался белым. Ревелл мысленно писал на нем такие слова и выражения, от которых, казалось, должна была облупиться любая штукатурка, но ничего подобного не происходило. Тогда он закрыл глаза и нацарапал на своих веках несколько похожих на паучков буке, которые сложились в слово «забытье».
Ревелл услышал, как кто-то входит в палату, но мысленное усилие настолько измотало поэта, что он решил не открывать глаза. А когда, в конце концов, все же разомкнул веки, то увидел в изножье кровати хмурого Уордмэна — воплощение прозы жизни.
— Ну, как вы, Ревелл? — спросил Уордмэн.
— Я размышлял о забытьи, — ответил поэт. — Сочинял стихотворение о нем.
Он поднял глаза к потолку. Тот был девственно чист.
— Помнится, вы просили бумагу и карандаш. Мы решили дать их вам.
Ревелл с внезапной надеждой взглянул на Уордмэна, но потом все понял.
— Ах, вот оно что, — сказал он.
Тюремщик насупился.
— В чем дело? Я сказал, что вам разрешат пользоваться карандашом и бумагой.
— Если я пообещаю больше не пытаться бежать.
Уордмэн вцепился в спинку кровати.
— Что с вами творится? Пора бы уже уразуметь, что побег невозможен.
