— Кеса ни джи, аяджа Лисси? — Она обняла хозяйку, и Лис схватилась за нее, как утопающий за соломинку.
— Никогда, — Удавчик наставил палец на Безуминку, как револьвер, — никогда не говори за людей и заранее. Что, в ясновидящие записалась? Да твоей умной головы не хватит догадаться! Ты даже не знаешь, кто я.
— Ну почему не знаю? Картежник, бабник, забулдыга, вор и убийца. Сейчас побежишь нас закладывать, чтоб тебе дали деньжат на пиво.
— Не дождешься. Нарочно не пойду, чтобы по-твоему не было.
— Ой-ой-ой, какие мы отчаянные! — усмехаясь, Безуминка поудобней разлеглась на ложе, вызвав у Тикена немой приступ обожания и гнева. — А зарок? А клятва?
— И поклянусь. Вы все — свидетели. — Удавчик, спрятав револьвер, распустил галстук и полез за воротник, доставать Око.
— Я согласен быть свидетелем, — важно объявил Касабури. — Это будет клятва воина или простая?
— Клятва игрока, — замурлыкала Безуминка, красиво изгибаясь. — Они всегда божатся, передергивая карты.
— Нет, давайте ему поверим! — пылко вступилась Лара за жандарма. — На один раз. Если обманет, то нет ему веры. А где тут алтарик?
— Детка, извини, здесь нет вашей божницы. Я верю в три звезды.
— Но как же? Без бога нельзя! — Лара даже кулаки сжала. — Если при свидетелях, то надо клясться на святыне, а не просто Оком. На Святом Писании, на алтаре или могиле праведника. Когда ничего нет, то на чистой и разумной девушке. Мы, когда клялись, брали самую младшую малявку, чтобы совсем без греха, но которая умеет говорить и знает хоть одну молитву.
— Точно, мы тоже, — подтвердил Удавчик, вывесивший Око наружу. — Кто будет наша святыня?
— Только не я, — сев, Безуминка отрицательно замахала руками. — Я грешница. И Хайту не берите.
— Как это? — удивилась Лара.
— Ласточка, ты не знаешь, как живут под землей. Хайта очень хорошая, но… гарантом клятвы она быть не может.
— Я! — встала Лисси, воодушевленная надеждой. — Я готова. Я ничем не опорочила свой род и память предков.
В своих ниспадающих покрывалах она походила на девушку, которая уходит в монастырь, будто ей вот-вот обреют волосы и покроют голову черным чепцом. Голос ее, еще дрожащий от волнения, стал звонок, а в глазах за слезным блеском сверкал металл гордости.
Касабури, в этот миг начисто забыв об ее ударе, опустился перед ложем на одно колено и положил пистоль перед собой на пыльный ковер:
— Юница, вы поистине благородны. Дозволите ли мне возлагать руки на ваше тело в знак свидетельства?
