Липкин был тучный, с короткой шеей, оттопыренными губами, с колечками сальных волос, прилипших к бледному лбу. Когда услышал свое имя, громко задышал сквозь ноздри, зашлепал губами, замахал у лица рукой, словно отгонял невидимую муху:
– Ложь! Никакого сокола! Никакого русского неба! Только черные воронки! Никакого будущего! ГУЛАГ, кирпичная стенка! Это новый диктатор, без трубки, с четками из черепов! Будет греметь черепами и подсчитывать, сколько миллионов расстреляно, сколько утоплено, сколько гниет в тюрьме! Всех вас, как Мандельштама! Как Мейерхольда! Самцов, будешь модельером ГУЛАГа! Виноград, будешь проектировать крематории! Распевцев, будешь писать портреты диктатора за пайку хлеба! Очнитесь! Этот человек несет нам войну, фашизм! Пушки вместо масла! Нас посадили на «философский пароход» и везут в никуда!
Он задыхался, брызгал слюной. В уголках губ появилась белая пенка. Верхоустин смотрел на него, вонзая свои синие лучи, которые потемнели, наполнились черным сверканием. Липкин стихал, сжимался, словно лучи проникали в него и сжигали сердце. Дрожал плечами, закрывал лицо пухлыми руками, и сквозь толстые пальцы текли слезы.
– Ничего, ничего, Арсений, вы переутомились. Ваша статья о гастролях английского театра великолепна. Ваша книга «Фрески сталинизма» – образец новой культурологии. Мы уже решили с Евгением Константиновичем дать вам толстый журнал. Проблемы современной эстетики. Философия искусства. Не сомневаюсь, вы сделаете журнал европейского уровня.
Жестокие лучи в глазах Верхоустина гасли, словно он извлекал отточенные копья из рыхлого тела. Липкин стихал, достал несвежий носовой платок, отирал слезы. Все подавленно молчали.
В ресторанную залу вбежал Черкизов, белозубый, радушный, громко воскликнул:
– Господа, наш теплоход отправляется в плавание! Мы проплывем по Москве-реке до Ново-Спасского монастыря и снова причалим. И там нам подадут самые изысканные кушанья! Прошу, господа, на палубу!
Все похватали шапки, надевали пальто и шубы, выходили на морозную палубу.
Корабль отчалил от туманных гор. Раздвигая звонкие льдины, плыл среди черных вод. Как зарево, отражались Лужники с блуждающими аметистовыми лучами. Казалось, из темных глубин, из мерцающих льдин всплывает перламутровая раковина. Сейчас на ней, как на картине Боттичелли, возникнет божественной красоты Афродита с золотыми власами, которые они прижимает к белоснежной груди.
К Лемехову приблизилась актриса Терентьева, кинозвезда, прима театра. Держала в руках два бокала с шампанским:
