— Бунтовать! — истошно завопил Рогожкин.
— Не балуй, ваше благородие, — грозно предупредил Аким.
— Ты што, огрызаца? — заскрипел молодой казак, выступая вперёд Рогожкина. — Я те жавалку пересчитаю!
Заплакал маленький Ванюша. Заголосила Мотрона. В крепкой руке Миткей сжал рукоять охотничьего ножа. Молодой казак рванулся было нанести удар в лицо Акиму, но тот увернулся и приподнёс наглецу такую оплеуху, от которой казак с запрокинутой рожей растянулся под кустами тальника. Второй казак — средних лет коренастый увалень закатился хмельным смехом. Пуча пустые глаза на эту неприглядность, Рогожкин пошёл в наступление.
— Пошто русского бьёшь? — процедил он, тыча бутылкой в Акима. — На, приложись за царя-батюшку!
— На вас люди смотрят, Пётр Аверьянович! — пробовал устыдить исправника Аким. — Колыма не терпит пьяных.
— На-ка, выкуси! — состроил гримасу Рогожкин, вывернув прокуренный кукиш. — Я тут власть!!.
По округе ходила недобрая слава о разгуле уездного исправника. С казачьей братией сидел он в Крестах-Колымских и не пропускал случая поживиться. Жители тундры старались объезжать пиратскую заставу, но не каждому удавалось. Зато у Рогожкина был надёжный покровитель в лице якутского губернатора.
— Бог милостив покуда исправник пьян, — озабоченно сказал Аким Мотроне и Миткею. — Уезжать надо от греха и неправды подальше.
Не ошибся Булавин. Через неделю в илистый берег Лесоковки ткнулись две тяжёлые байдары.
Рогожкин в окружении четырёх дюжих казаков стоял посреди двора опрятной заимки и углядывал, что живут здесь работящие, здоровые люди. На этот раз Аким и Мотрона пригласили полицейского начальника и его свиту в дом. Расселись в светлой горнице за широким столом. Хозяева потчевали гостей по всем правилам колымского гостеприимства. Мотрона поставила на стол вместительную подставку с румяными ломтями ржаного хлеба, солонки с солью, с перцем и толчёным чесноком, доверху наполненные миски с кусками подкопчёной оленины, остуженная отварная осетрина, вяленый омуль, малосольная копчёная ряпушка, отварные оленьи языки, кружки с квасом из морошки с черникой, с колотым сахаром английскую вазу, на край стола самовар…
Ели аппетитно, молча. После анюйской попойки и утомительной дороги мужики проголодались. Обжорство завершали обильным чаепитием.
Аким не боялся исправника. Скорее — остерегался. Потому что Рогожкин мог лицемерно льстить да стелить мягко, жестко было потом.
— Давно к тебе собираюсь, — начал разговор Рогожкин.
