Джарфон знал, что она имела в виду не осложнения материального порядка, ибо с такого рода первобытными пристрастиями на Брианоне давно было покончено. И все же…
— Ни один человек не может спокойно смотреть, как становится прахом дом, где он жил и где сотни лет, не ведая печали, обитали его предки. Теперь, когда эта трагедия обрушилась на нас, некоторые люди испытывают такую привязанность к материальным благам, над которой только посмеялись бы прежде… прежде вашего рождения.
— Моего рождения… — Керит запнулась. — Да.
— Вы родились последней, моя госпожа…
— Последней… Ах, как бы я хотела, чтобы меня не было вовсе! Не приходить в этот мир, не видеть мук моего народа, не страдать самой вместе с ним… Зачем я родилась на свет — разве только для того, чтобы умереть? Какой же во всем этом смысл?
— Никто не родится по своему желанию, моя госпожа… Но раз уж мы здесь, нам следует принять это как данное и поступать так, как будто все имеет свой смысл…
— Смысл! — Она дернула округлым плечиком и решительно направилась к балюстраде, кольцом окружавшей террасу. Там огромный, изумрудно-багряный стихафон спиралью обвивал столбик перил. Его широкие влажные листья сверкали на солнце, а манящие ярко-красные пасти застыли в ожидании. Трупная муха приземлилась на лепесток в поисках нектара, и лепестки сомкнулись — мухи не стало.
— Какой же в этом смысл для мухи? — хмуро спросила Керит. — Ее смерть ничего не решает.
— Умей стихафон говорить, он ответил бы на ваш вопрос лучше меня, моя госпожа.
— Но муха, Джарфон, муха! Конечно, растение поглощает пищу, чтобы стать сильнее, — но при чем здесь муха? Зачем эта жертва?
— Роль побежденного не менее важна, чем роль победителя.
— Такое рассуждение — просто банальность, придуманная ради самоуспокоения. Разумеется, раз есть победители, то должны быть и побежденные. Но почему мы, мужчины и женщины Брианона, должны быть жертвами? Почему злой рок обрушился именно на нас? За что?
Джарфон из Тривеса не мог вынести исполненного муки взгляда своей юной повелительницы.
— Если бы мы знали это, моя госпожа, мы сделали бы так, чтобы в нашем мире снова рождались дети.
За желтовато-коричневой стеной безмятежного сада высился Весенний Дворец — сверкающая громада, выстроенная для кратких посещений в периоды скоротечной на этой планете весны, когда жизнь еще только примеряет на себя грядущее летнее великолепие. Широколистные деревья с тяжелыми кронами окружали хрустальные шпили дворца. На карнизах сонно курлыкали голуби. Вокруг нижних террас, где среди бурой рыхлой земли скоро должны были распуститься всевозможные цветы, наблюдалось какое-то движение. Тонкие солнечные блики играли на металлической поверхности лезвий машины-садовника, уже приступившей к работе — оранжевый шарообразный механизм медленно полз, выполняя свои обязанности с безнадежной обреченностью, и эта усталость автомата выглядела куда страшнее, чем вялые движения утомленного человека.
