Степан жил без семьи и, как только наступало лето, первым пароходом отправлялся в отпуск в сопровождении нескольких большущих обшитых белым полотном тюков. Чего греха таить, почти все брали с собой и рыбку, и пару шкурок для родных и знакомых, но все это можно было унести в двух руках, а за Топляком его накрепко увязанные тюки несли по двое, а то и по трое мужиков Все мы догадывались, что в багаже и откуда. В месяцы «сухого закона», измученные ожиданием нового завоза крепких напитков, охотники за бутылку водки предлагали песца или чернобурку, если же были навеселе, то отдавали обе зараз. Бригадиры привозили с рыбацких порядков прямо Степе на квартиру сложенных, как бревнышки, мороженых осетров, которых уже лет десять нельзя было ловить — все лишь для того, чтобы порадовать бригаду, там на холоде, ящичком белоголовой.
— А-а-а, друзья-приятели! — словно обрадовавшись, подбежал Топляк. — Давайте к нашему шалашу, чем богаты — тем и рады!
Елецкий передернул плечами, словно сбрасывая оцепенение, и шагнул навстречу Топляку.
— Во-первых, шалаш не твой! А во-вторых, — Колька сорвался на крик, — ты что же, гадина, делаешь?!
Степа скомкал улыбочку:
— А вы, товарищ Елецкий, что, в охотнадзоре состоите или сами в это времечко ружьишком не балуетесь?
— Балуюсь!!! — заревел Колька.
Я никогда не видел вечно обветренного до черноты Елецкого таким бледным. Губы его дрожали, и он в волнении помогал руками, беспорядочно махая кулаками перед вечно красной физиономией Степы.
Меня поразили глаза услужливого и уступчивого тихони Топляка — они светились такой злобой, что я стал незаметно заходить сбоку.
— Чего разорался, щенок? Иди-иди, жалуйся! Тебе больше всех надо, вечно лезете не в свои дела…
Это уже относилось ко всем нам. Елецкий рванул резинку ворота толстого свитера, но она, на мгновение отпустив перехваченное жаром горло, хлопнула Кольку по кадыку. Елецкий заперхал:
— Т-т-ты! Т-т-ты, — он заикался, — т-т-такие, как ты, стреляют по фотографиям на кладбище! Такие, как ты, после себя ничего не оставляют — все испоганят, изомнут! Ты, «халей», сбежишь отсюда, когда нахапаешь, если тебя не посадят А я, а мне здесь оставаться…
— А ну, стой, — взвизгнул тот тонко. — Пристрелю, молокосос!
Но за спиной у Топляка вырос Синенко, а Витька кинулся к Кольке. Елецкий так оттолкнул Витьку, что он отлетел в сторону и, рванувшись еще на шаг, схватил ружье за дуло, выдернул его у Топляка, механически выбросил из патронника гильзы и с таким остервенением саданул им об острый, резанный сваркой край бочки, что ложе с треском разлетелось в мелкие щепки, а цевье отскочило на несколько метров. Он еще раз хватил ружьем по бочке и далеко отбросил погнутый ствол с остатками механизма.
