Вечером следующего дня после долгой беготни с обходным листом Лешка позвонил Галке. Та, конечно, уже знала все и спросила только, чуть подышав в трубку:
— В основной или в дубль?
— Не знаю.
— Надо сразу договариваться.
— Чудачка ты, — заметил Лешка. — У них в команде восемь мастеров спорта.
— Зато тебе девятнадцать лет. Погуляем сегодня?
— Надо бы к Кречетову зайти.
— Обязательно?
— Самому неохота. Разведет бодягу.
— И не ходи. От него теперь ничего не зависит.
— Надо. А потом погуляем.
Встретились они на условном месте. Городок был небольшой, Лешку знали многие, и раскланиваться ему приходилось чуть ли не на каждом шагу. Даже товарищи, стоявшие возле бакалеи проводили его долгими взглядами.
У невысокого углового дома Лешка остановился. Галка поморщилась.
— Только ненадолго. Думаешь, интересно одной?
— Постараюсь.
— Я на лавочке посижу.
Петр Григорьевич дверь открыл сам.
— Здравствуй, Леша, проходи.
— Я ненадолго…
— Проходи, проходи.
В клетчатой фланелевой рубашке, в домашних туфлях на босу ногу Кречетов казался еще меньше ростом. Он выключил телевизор, достал из буфета чайные чашки.
— Ты садись, садись, хотя у нас и в ногах правда. Ты думаешь, зудит старый, поперек дороги встает. Не спорь, знаю, что так думаешь…
Кречетов нервно прошелся по комнате, еще больше стал похож на бульдога. В жестких волосах густо проблескивала седина.
— …Чай поставил, а газ включить забыл… Да… Ты, Леша, к мягкой игре привык, тебя в нашей области знают, берегут, и защитники, и судьи, надеждой нашей… был. А в высшей лиге жестко. Середины нет. Или ты его, или он тебя. Попадется защитник погрубей — судят теперь, сам знаешь, как — и прощай, как говорится, большой спорт… Ты осторожней.
— Постараюсь, — пообещал Лешка. Встал, подошел к окну. Галка томилась в одиночестве.
— На удары головой обрати внимание. А про режим я не говорю. Сам знаешь.
Кречетов посмотрел на Лешку и понял, что не до него ему, что всеми мыслями Говоров теперь там, в большом разноголосом городе и выбегает в поле под настороженный гул незнакомых трибун, а если и вспомнит о его словах, то много позже, в горькую трудную минуту.
— Я пойду, Петр Григорьевич.
— Как дома?
— Не очень.
— Все устроится. Счастливо тебе, Леша.
— Спасибо вам. За все спасибо.
— С ребятами простился?
— Завтра. На вокзал придут.
— Не падай духом.
— Постараюсь…
Говоров ушел. Давно стихли его шаги на лестнице, а Кречетов все сидел над пустой чашкой. Тихая боль сдавила сердце, и он боялся пошевелиться.
