— Как впечатление? — спросил Черезова Зимин.
— Шустрый он, инженер этот, — Черезов помолчал. — Ты будешь выступать?
— Надо.
— А может, пропустить? Работал человек, лет пять угробил… — сказал Черезов, проникаясь необъяснимой тревогой за Колосова, уж очень тот был беззащитен сейчас, один против всех, лишь сзади поддерживали его два десятка графиков и таблиц.
— Вижу, и тебя слеза вот-вот прошибет. — Зимин усмехнулся, лицо его стало жестким. — Стареешь, Коленька, к старости всегда добрее казаться хочется. Верный признак.
— Я на два года моложе тебя…
— Да не о том говорю. Душа тоже возраст имеет.
— Значит, будешь? — спросил Черезов.
— Надо.
Но Зимину еще рано было, и он собрал свои заметочки, на аккуратных листиках из мелованной бумаги. Прочитал еще раз. Дело нешуточное предстояло, и Зимин не имел права ошибиться.
И Черезов представил, как начнет Зимин свое выступление. Сначала выстроит вал авторитетных мнений об актуальности данного направления, целую линию Маннергейма соорудит, все точно процитирует, а известных ученых по имени, отчеству упомянет, будто с ними лично знаком. Потом по всей работе пройдется, кратко, но со знанием дела будто бы: то есть несколько комплиментов, коснется некорректности отдельных математических преобразований… Только это не начало будет его атаки, а просто отвлекающий маневр, разведка боем. Самое главное после. Зимин паузу сделает и, выбрав место слабое самое, обрушит на него всю свою тяжелую артиллерию. Зал притихнет, насторожится, запереглядываются друзья Колосова, но поздно будет, потому что к этому моменту ученый совет проснется окончательно. Поезд тронется, и трудно перевести на другие рельсы его ход. Зимин спокойно сойдет с кафедры, на свое место вернется, сядет. Седые виски, очки в тонкой оправе. Авторитетно сверкнут стекла и погаснут… Но Зимину еще рано было.
Секретарь зачитывал отзывы на разосланные перед защитой рефераты диссертации.
Черезову стало не по себе от всей этой привычной торжественности, голова тяжелела от вчерашней возвратившейся боли. На какое-то мгновение он потерял голос секретаря, словно включили в зале невидимые машины, звук их удивительно напоминал работающий примус…
И Черезов, дождавшись паузы, неожиданно встал, попросил слова. Растерянно переглянулся Зимин с Климковичем, и Спирин, который собирал их два дня назад, твердо сжал губы. До кафедры Черезова отделяло всего пять метров, семь шагов по темному поскрипывающему паркету, но за эти несколько секунд вспыхивали и пролетали в памяти целые года. Он никогда не пытался со стороны на себя посмотреть, не хотел время терять напрасно, потому что вперед стремился, будущее планировал с возможной степенью достоверности. Но теперь очень важным для него оказалось, как перешагнул он в какой-то момент через себя, давно случилось это, а после топтал налево и направо, как боевой слон, дорогу расчищал к большой, главной цели. И карьера Черезова напоминала чем-то снежный ком, катящийся с горы: чем дальше — тем быстрее приходили знания, должности, авторитет. Иногда это пугало его, но после пришло спасительное спокойствие, нашлись ученики, аспиранты, говорили что-то о школе Черезова, потому что какой он был бы ученый без собственной школы, писались статьи, даже изобретения делались, выходили книги — и все словно без него, работа распределялась на всех, а ему оставлялось лишь окончательное редактирование и подпись.
