Отец сначала был против этого института, он терпеть не мог бывших купеческих особнячков и тех, кто обитал там теперь, звал его на завод, но после рукой махнул.
А как часто по-глупому он обижался на отца! Особенно в институтские годы. Хотелось носить совершенно особенные туфли с узкими носками или плащ итальянский. Отец разворачивал покупку, толстым ногтем постукивал по литой подошве, ну, это до первой грязи, говорил потом. И предсказания отца сбывались. Свиридов злился, замечая, как исчезает глянец, мнется верх, швы расходятся на новых ботинках… И казалось ему, что все это из-за отца. А его уже тогда беспокоили боли, он никому не говорил, темное дело — желудок, и сваливал все на заводскую столовку…
…Сосед проснулся, когда стюардесса принесла минеральную воду. Завозился, позевывая, поднял опухшее лицо, посмотрел на Свиридова.
— Ох, и врезали мы вчера на прощанье…
— Чувствуется.
— Слушай, а в самолете ничего не продают? Здоровье бы поправить.
— Нет, — сказал Свиридов.
— Значит, только на международных, — сосед вздохнул, окончательно просыпаясь. — А у меня нынче не курорт, а цирк прямо получился. Ребята попались хорошие, с юмором.
От него попахивало перегаром, Свиридов слушал и свои подвиги вспомнил, как по утрам отец в комнату его приходил, сдерживаясь, сначала молчал, потом спрашивал, с кем пил. И только теперь он знал, как доставалось отцу это спокойствие. Представил, как поднималось у него давление, и возле язвы лопались какие-нибудь кровеносные сосудики, с каждым разом все больше. Свиридову неловко было лежать перед ним, он садился, тер виски, в голове, конечно, гудело со вчерашнего, молол чепуху, что друзей встретил, что не маленький и сам все понимает.
Отец выходил тогда из комнаты, между ними начиналась полоса молчания, иногда неделю, иногда две. И это даже радовало Свиридова, он, словно назло, возвращался домой поздно, своим ключом дверь открывал, с каким-то особым удовольствием ввинчивал каблуки в старенькие скрипучие половицы.
Мирил их футбол, когда матч передавали по телевизору. Отец смотрел молча, но постепенно игра захватывала его, и после особенно напряженного момента он закуривал, говорил мимо Свиридова:
— Повезло! Ты погляди! Им весь сезон везет, как зайцам…
Свиридов соглашался. Так, по слову, по возгласу к концу игры и кончалась полоса молчания…
…Сосед что-то рассказывал. Был это плотный круглолицый дядька, маленькие глаза запрятаны глубоко в глазницах, в мокрых губах отражались золотые коронки.
