Кое-что о карьере искусного танцора и вертопраха
Всего какой-нибудь десяток дней назад прусский город Тильзит был ставкой русского императора. Теперь же по его улицам движется гвардия Наполеона. И он в окружении этого своеобразного конвоя, состоящего по крайней мере из четырех сотен всадников, спешит к набережной Немана.
Гул восторженных приветствий и восклицаний гремит вокруг Наполеона и оглушает даже противоположный берег, где сгрудилась небольшая группа русских — полуэскадрон кавалергардов, первый батальон преображенцсв, лейб-гусары и лейб-казаки.
Саша Чернышев привстал на стременах, весь подался в ту сторону, откуда только что отчалила барка, в которой пять человек, не считая гребцов. Под жарким июльским солнцем блеск эполетов, золота и бриллиантов. И лишь на одном, что пониже ростом, простой мундир и эполеты поскромнее генеральских и маршальских.
— Это он, ей-богу, братцы, он! — пронеслось по русским рядам. — Глядите, глядите, сейчас, когда причалят к плоту, выйдет из лодки первым…
От нашего берега тоже отошла лодка и устремилась к стрежню реки, где на якорях застыл плот, на котором из белого полотна с вензелями А и N — два шатра-павильона. В лодке с императором Александром — великий князь Константин Павлович, генерал-адъютант Беннигсен, Ливен, Уваров, князь Лобанов и министр иностранных дел Будберг.
Наполеонова барка коснулась причала первой. Или так показалось? Однако тот, что в егерском мундире, в ком многие угадали самого императора французов, поднялся на бревенчатый настил плота и, поспешив к лодке Александра, протянул тому руку. И в следующий миг оба вчерашних противника, два, казалось, смертельных врага, обняли друг Друга.
Неповторимая, историческая минута, которую Чернышев никогда не забудет. Вот они оба, рядом, — величайший, наверное, со времен Александра Македонского и Юлия Цезаря полководец, политик, законодатель — и любимый до боли, добродетельнейший, всегда умеющий скрыть собственную тревогу под безмятежным мужеством воли, наш молодой монарх!
Юный Чернышев, можно сказать, недавно из боя, в котором ни слезинки не проронил, видя, как в огне, в дыму горящих переправ на реке Алле гибли его друзья, а здесь, среди праздника, поймал себя на том, что глаза полны слез!
Оглянулся украдкой — то же волнение на лицах товарищей-офицеров и удалых, видавших виды рядовых. Что это — восхищение величайшим, но все же чужим, два раза разбившим нашу армию и стоящим на рубежах России военным гением? Или — преклонение перед взявшим на себя всю тяжесть исторического шага нашим государем?
