Когда Довид Карновский, с бородкой клинышком, в сюртуке, стремительно вошел в кабинет, Соломон поклонился, тут же подумал, что поклонился слишком низко, и от смущения поклонился еще раз. Карновский был вежлив, но холоден. Презрение к невежде лежало на его скуластом лице. Он прекрасно помнил Соломона Бурака, но сделал вид, что позабыл, как его зовут.
— Мы, кажется, знакомы. Простите, как ваше имя?
— Соломон Бурак, Шлойме Бурак, если угодно, — промямлил владелец магазина. — Ваш земляк, то есть вашей Лееле…
— Конечно, конечно, герр Бурак. Чем могу служить? Садитесь, пожалуйста.
Соломон Бурак был слишком взволнован.
— Я лучше постою, герр Карновский. Знаете, как говорят у нас, коммерсантов, лучше хорошо стоять, чем плохо сидеть. Хе-хе-хе…
Карновский не улыбнулся шутке. Поглаживая бородку, он ждал, когда гость перейдет к делу. Соломон совсем растерялся. Ему всегда было проще говорить с шутками, пословицами и поговорками, чем в серьезном тоне. В горле пересохло. Он откашлялся, сглотнул слюну и наконец заговорил о том, ради чего пришел.
Путаясь и повторяясь, с лишними подробностями, без конца передавая, что он сказал жене, а что жена сказала ему, прыгая с пятого на десятое, он выложил Довиду Карновскому, что привело его сюда.
Довид Карновский слушал, не перебивая, хоть и терял терпение. Когда Соломон повторял: «А я говорю Ите», «А Ита мне и говорит», он испытывал большое желание спросить: «А мне-то какое дело, что вы там друг другу говорили? Давайте наконец по сути». Однако он сдерживался, потому что молчание приличествует мудрым и потому что перебивать некрасиво.
Когда же Соломон начал расписывать достоинства дочери, дескать, такой в целом мире не найдешь, да еще размахивать при этом руками, будто тонул в болоте, Довид Карновский погладил бородку и осмотрел его с головы до ног, словно увидел только сейчас. Он с самого начала догадался, к чему ведет Соломон, но делал вид, что не понимает, потому как Понимать такое ему не к лицу.
— Так чего вы, собственно, хотите, герр Бурак? — спросил он спокойно.
— Хочу, чтобы вы не мешали счастью моей дочери, герр Карновский, — ответил Соломон Бурак. — Червонец туда, червонец сюда, деньги — не главное. Ради своего ребенка я на все готов.
Минуту Довид Карновский молчал. Он никогда не говорил, как следует не подумав. Но он думал не о том, что будет, если он станет сватом Соломона Бурака. Такое ему и в кошмарном сне не могло присниться. Еще не хватало, породниться с этим невеждой, бывшим коробейником! Он думал, как бы лучше дать понять, что это невозможно. Сперва он хотел ответить, что Берлин — не Мелец, а берлинские студенты — не ешиботники и отец в таком деле сыну не советчик. Лучшая ложь — это правда, подумал он. Но тут же сообразил, что так Соломон Бурак поймет: он не имеет на сына никакого влияния.
