— Нет, правда. Днем я забочусь о других. Я не жалуюсь. Это моя работа. Но сегодня вечером вы позволили мне быть эгоистом. Я говорил о себе. А теперь ваша очередь.
— Я должна идти.
— Но это несправедливо. В беседе всегда принимают участие два человека.
— Что я могу рассказать? — спросила Шина. — Моя жизнь очень скучна, бедна событиями.
— Но все же есть в этом мире любимое вами место, ваш дом, например?
— Да, дом, где я провела детство.
Шина вспомнила маленький домик на утесах, волны, набегающие на морской берег. Что страшного в том, если она расскажет о своих детских воспоминаниях об Ирландии.
Шина не видела, каким выразительным было ее лицо, когда она говорила. Она рассказала, как утонули отец и мать и она несколько лет провела в домике на утесах со старой француженкой Мари, служанкой ее матери.
— Ирландия — удивительно зеленая, — рассказывала Шина. — Я ощущаю до сих пор особый запах после дождя, сильный и сладкий запах моря, слышу крики чаек, кружащих над утесами. Для вас самое чудесное место в мире — Марипоза, а для меня — Ирландия.
— Вы все еще называете это место Ирландией? — спросил Люсьен.
— Да, конечно! — вскричала Шина. — Я ненавижу название Эйре, и дядя Патрик всегда говорил… — Тут она остановилась. Ну почему, почему она опять проговорилась про дядю Патрика?
— Так что говорил дядя Патрик? — допытывался Люсьен.
— Это было так давно, я была ребенком. Он иногда приезжал к нам, и я хорошо помню его фразу: «Ирландцем я был, ирландцем и останусь, и мне плевать, как всякие политиканы называют мою родину».
Люсьен рассмеялся:
— Это звучит как «ирландцы, объединяйтесь». Сдается мне, что ваш дядя был из тех оригиналов, которые, приходя домой, говорят: «Что мне до правительства. Я сам себе голова».
Шина рассмеялась. Она уже больше не боялась Мансфильда. Наверное, потому, что он так отозвался о дяде Патрике. А может быть, потому, что лежал у ее ног, с таким увлечением рассказывая ей о Марипозе. Сейчас она не чувствовала скованности, находясь рядом с ним. И глаза его не были такими пугающими.
— Я догадывался, что вы были единственным ребенком.
— Что вы имеете в виду?
— Я тоже рос один, — сказал он. — И у нас есть поэтому что-то общее. Мне, например, приходилось изобретать себе приятелей, потому что не с кем было играть.
Шина подалась вперед:
— Вы придумали себе другого ребенка для игр и захватывающих приключений?
— Да, конечно! — ответил Люсьен. — Этот мальчик был чуть старше, но чрезвычайно храбр и жесток. Его звали Рупертон.
