Встретил Рыжего в дверях коротким:
- Никого чужого нет. Я не звонил никуда, - и укатил на кухню.
Артём молча ушел в ванную комнату и до позднего вечера просидел там, на краю ванны, с Донькой на руках.
Всё пошло прахом. Относиться к Рыжему по-прежнему Кэп больше не мог. Он свирепел на несмелое Тёмкино «здравствуй!» Скрипел зубами на занятую утром ванную. Орал «Не звони сюда больше!» в ответ на Тёмкины звонки с ночных дежурств. Потом ярость в нем сменялась страхом. Он сам набирал Артёма по пять раз подряд, беспокоясь, почему тот задерживается с работы. Ждал у остановки, когда Тёмка возвращался поздно. Сам купил ему перцовый баллончик. Ночами и зло и тревоги уступали место истеричной любви. Словно прощаясь, он спешил налюбиться и нацеловаться. Давал волю рукам, открывая для себя запретные раньше, пугающие местечки.
- Так - хорошо? – шептал он, пробираясь вкрадчивыми пальцами от острого копчика вниз.
Тёмка вздрагивал, кивал и закрывал глаза. Теперь он никогда больше не говорил «не надо»: он тоже понял, что всё, что у них есть – ненадолго, всё скоро кончится. И старался насытиться, напитаться лаской, любовью, теплом, даже болью своего Алёшки прежде, чем ему окончательно укажут на дверь.
- …Поцелуешь меня? – тихо спрашивал Кэп.
Тёмка приникал к его губам. Он любил быть «активом» в поцелуях. И если раньше Кэп почти не позволял этой вольности, то теперь - отдавался, принимал в себя дразнящий, напористый язык и чуть закидывал голову, чтоб Рыжему было удобнее ритмично «брать» его чуть округленные губы. Распаленный «вторжением», он не выдерживал, стискивал Тёму за плечи и, близко глядя в серые глаза, шептал:
- Ты что ж творишь такое, а?
- Я – мужик, понимаешь?! – задиристо выдыхал Рыжий.
- Я с такими мужиками, знаешь, что делаю? – Кэп подминал Артёма под себя и – «входил» в него, уверенно и быстро.
У них начала получаться поза «сверху»: они наловчились сворачивать тугим комком подушку под левое Кэпово колено. Раньше, с проститутками, Кэп терпел в этой позе фиаско: из-за короткой культи он то и дело заваливался набок, падал плечом на партнершу. От возмущенного «раздавишь!» - смущался, извинялся, кусая губы, мучился своей неполноценностью. А с Тёмой всё было легко: он придерживал Кэпа крепкими руками, и бабских сисек, на которые чуть ляжешь – сразу писк, у него не было. На него можно было и всем весом навалиться…
После секса они засыпали, обнявшись. Но ночью Кэп вставал, ненавидя и себя и любовника, маячил по квартире: собирал Тёмкины вещи в сумку, выставлял ее к порогу, ложился, вплотную прижавшись к стене и завернувшись в покрывало. А утром, заслышав будильник, поднимался и, пока Артём умывается, высыпал уложенные ночью шмотки снова в шкаф. Рыжий находил свои трусы и рубашки, кучей наваленные на полку, но ни о чем не спрашивал: он знал, что это означает. И боялся лишним взглядом или словом приблизить финальное «уходи!»
