, все же не продвигаются дальше эротических картин и фаллических мотивов. Федятин же — иной мир. Я не сомневаюсь в этом, ибо тем утром что-то меня встревожило, я не знаю, что именно, нечто такое, чего я не могу постичь разумом. И сейчас, когда он блуждает по городу, который все же нечто иное, чем его Поволжье, или откуда он там взялся, осознает ли он, что кругом совершенно другой мир? Что все кругом переменилось? Ведь, судя по его облику и жестам, по его взгляду, он знает, что ничего не изменится. Неизменно то, что он носит глубоко в себе. Конечно, можно смотреть на вещи и с точки зрения кабатчика, мол, несколько странный псих, но в сущности всего лишь слюнявый пьяница и придурок. Но стоит мне именно так подумать, как возникает вопрос: почему именно он встал на моем пути в то новогоднее утро, почему в первый день года кричал он свое «Христос воскресе!» всем встречным и поперечным? Кроме того, по-моему, у них эти праздничные дни как-то иначе распределены. Возможно, его что-то взволновало: всеобщее веселье, яркие окна, пьяные на улицах. Одного мне не понять никогда: почему я должен был его встретить?
6
Судя по всему, одиночество моей комнаты становится сносным. Раньше казалось, что я и часа не вынесу в этой гостиничной камере в ожидании Ярослава, теперь же меня начинает раздражать общение с людьми. Когда мы попадаем в чужой город, то сталкиваемся не с местными жителями, а с такими же, как и мы, приезжими. Встречаемся в коридоре, в ресторане, наконец, начинаем раскланиваться на улице. В конце концов вечером пьем вместе. В гостинице «Эмершич» на Александровой улице. Пешич с толстой цепочкой, Ондра и я. Ондра вновь говорил о моравской деревушке и местном вине, Пешич же стал громогласен и задирист. Оскорблял сербского офицера, который преспокойно ужинал за соседним столиком, время от времени вытирая усы тыльной стороной ладони. Так себя ведет, — восклицал Пешич намеренно громко, — будто повсюду он хозяин, а вся страна — его кавалерийская казарма. Говоря по правде, офицер, во всяком случае на этот раз, вел себя совсем не так. Так вел себя Пешич. Вонючая кавалерийская казарма, не унимался он. Офицер за соседним столиком жевал все быстрее и быстрее, усы его начали подрагивать. Мне вдруг стало непонятно, что я тут делаю. Офицер гордится своей кавалерийской честью, Пешич гордится своей толстой цепочкой. А я? Не говоря ни слова, встал и вышел. Ондра что-то кричал мне вслед. Я же не чувствовал себя ни предателем, ни трусом. Просто-напросто у меня нет ничего общего с этим. Это круг, в который я никогда не войду.
