— А ты была другая — нараспашку, открытая.
— Так то я, а то он. Дистанция — почти двадцать лет. Ну, в общем, содержание такое: у него в груди бьют колокола. Они бьют, бьют, разрывая его грудь, приказывают ему: живи как хочешь, не обращай ни на кого внимания… Понятно? Дальше — наступает новая жизнь, и ты в ней хозяин. Рви, парень, свое, пока не поздно… Мама, ты куда пропала?
— Да слышу, слышу я, Лиза.
— А то вдруг стало тихо, я решила, нас разъединили…
— Не знаю почему, а мне вдруг страшно за него стало.
— Ну, ладно преувеличивать — это же песня. Мало ли что они поют.
— Смотри, Лиза, он поет, поет — и напоет.
— Не придумывай, — неуверенно ответила Лиза. — Там припев бодрый, веселый. Он начинается словами: «Я все вижу вокруг не так, как ты!» — Она замолчала и вдруг призналась: — И правда, мама, он все видит и слышит по-другому. Вместе смотрим телик: там, где я смеюсь, он сидит мрачно, вздыхает, ему противно, скучно; там, где я плачу, — хохочет: вот, мол, дают! Я уж пристраиваюсь к нему, пристраиваюсь, и слева, и справа, но редко достигаю успеха. Школу свою разнес в клочья. Учителя — придурки, цепляются за старое, не понимают ни фига. А литераторша вообще идиотка. Представляешь, не знает, кто такой Кортасар.
— А кто это?
— Ты тоже не знаешь? И я не знала. Это писатель.
— Армянин или грузин? — почему-то осторожно спросила баба Аня.
— Да никакой он не грузин. Аргентинец из Южной Америки. У него там негр, музыкант, тоже, как Костик, играет на саксофоне.
— Негр?
— Бери похлеще… Наркоман.
— Господи, час от часу не легче! Вот тебе и колокола!
— Костик влюблен в этого Кортасара: тот написал про саксофониста, открыл его душу. Как будто у саксофониста особая душа. Ну, правда, я на этот счет молчок. Достала книгу, читаю, восхищаюсь… Тут мы с Веркой решили тряхнуть стариной. Испекли пироги с капустой и мясом. Пришел разведенный Петров с дружком.
— Лиза, не забывай, у тебя взрослый сын…
— Ну и что? Я в монашки не подавала заявление… Так слушай, чем ругаться. Принесли они колбаски, не знаю, где добыли, вина… Едим, пьем, травим анекдоты. Весело, все в норме. Потом решили потанцевать. Верка придумала, понимаю — она кадрит Петрова. Танцуем, хохочем. Вдруг дверь — хлоп! Пришел Костя. Я сразу сжалась: я же не ожидала, что он так рано вернется, думала, мы до него отгуляем; а они не в курсе, продолжают веселиться. А он после концерта всегда агрессивный, нервный. Остановился. Молчит и смотрит. С явным презрением. Ни «здравствуйте», ни «добрый вечер». Мы, конечно, смешались, перестали танцевать. Он умеет взглянуть, как гвоздями прошьет. А Петров ему говорит — он у нас умник: «Что ты так на нас смотришь? Может, мы вульгарно танцуем?» А Костик отвечает: «Удивляюсь вашему оптимизму. На что вы еще надеетесь?» И больше ничего не стал объяснять. Ну, конечно, веселье насмарку. Петров из подхалимажа налил ему рюмку вина, а он говорит: «Я не пью». А Петров острит: «С нами или вообче?» Костик улыбнулся и ответил: «С вами». А тут Верка, дуреха, попросила его спеть, так он даже ей не ответил. Понимаешь, он нас в гробу видел.
