Люретт перестает жевать, Пинюша бьет трясучка и его сталактит пляшет под носом, как йо-йо.
Выплеснув всю ярость, я замолкаю.
Тогда пеликан, лицом зеленоватее своей ново-земельской (ново-земляной, ново-землистой?) одежды, встает.
— Произошла ошибка, — говорит он, — извините меня; откровенная ошибка. Я пришел в вашу дурацкую группу не за тем, чтобы меня отчитывали подобным образом. Я работник, а не холоп эпохи царизма. Я предпочитаю вернуться в более цивилизованные края.
Я хлопаю его по плечу.
— Я никогда не сумею достойно отблагодарить тебя за это решение, Лефанж. Мне нужны охотники. А ты даже не рыбак, ты рыба. У тебя вместо ушей эхолов, а когда ты пытаешься что-нибудь сказать, получается буль-буль. Возвращайся поскорее в свой аквариум. Когда буду проходить мимо, подкину тебе дафний.
В бешенстве он едва не сносит дверь с петель. Но на пороге притормаживает и, обернувшись, бросает мне:
— Хотите, скажу вам, комиссар? Вы просто отстой!
Он исчезает, обрубив дверью хвост густого обонятельного шлейфа на основе мокрой резины.
Поворачиваюсь к Люретту.
— А ты?
— Что я, патрон?
Он нажимает на последнее слово, показывая, что по-прежнему на моей стороне.
— Ты не покидаешь того, кто отстой, малыш?
— Вы знаете давний девиз савойцев, до того как они сделались французами, комиссар?
Я цитирую по памяти:
— Наши сердца стремятся туда, куда текут наши реки?
— Вам приз, — веселится он, — ну а я их продолжатель!
Бравый мальчуган. Однажды я заставлю его выплюнуть этот мерзкий чуин-гам раз и навсегда. Затем причесаться. Потом надеть менее замызганное тряпье. А после… Ну вот, я уже превращаюсь в старую каракатицу, светского сноба, в стиле Папаши. А кстати, что поделывает Ахилл? В какие уединенные места, благоухающие тонкими ароматами, он удалился скрыть свой стыд?
Шарманка стрекочет. Пино, оказавшийся ближе всех к аппарату, отвечает.
— Мда? А, это ты, Толстый! Сана? Сейчас я его тебе дам!
Он протягивает мне трубку, шепча:
— Александр-Бенуа, кажется, перевозбужден, как блоха.
Это вполне нормально, со всеми теми, кто имеет долгосрочный арендный договор на проживание в его крайне запущенной волосатости. Кто-то рассказывал о льве, полностью уподобившемся переваренным ягнятам; Берю же воссоздан из свинины.
Его голос британского дипломата надувает мне перепонку, словно парус.
— Это ты, Прекраснейший? — пыхтит паровоз. — У меня счастливая лапа, дружище. Давайте в срочнейшем порядке в Пятнадцатый, на рю Лекурб возле прериефеерических бульваров, тут кабачок
