И прямо сейчас этот солдат пытается доказать мне, что он выше по званию.
Он завидует мне. Считает, что я недостоин быть сыном Верховного Главнокомандующего Восстановления. Практически, это написано на его лице.
Я должен сдерживаться, чтобы не рассмеяться, когда заглядываю в его холодные глаза и вижу там черную яму, что является его душой. Рукава его пиджака засучены выше локтя, поэтому татуировки просто выставлены на показ. Четкие черные чернильные полосы обволакивают его предплечье, переходя в красный, зеленый и синий — единственный цвет, что говорит о высоком звании солдата. Я всегда отказывался от этого бредового ритуала.
Солдат по-прежнему смотрит на меня.
Я склоняю голову в его сторону и приподнимаю брови.
— Требуется, — говорит он, — чтобы вы подтвердили приглашение.
Я пользуюсь моментом, чтобы принять решение, хотя ни одно из них не является моим.
Я, как и все марионетки этого мира, полностью подчинен собственному отцу. Это правда, что мне приходится бороться день ото дня: я никогда не мог ответить человеку, который держал свой кулак у моего позвоночника.
И это заставляет меня ненавидеть самого себя.
Я встречаюсь со взглядом солдата и удивляюсь, что на мгновение, если это можно так назвать, я теряю хладнокровие.
— Считайте, что оно принято.
— Да, с…
— Но в следующий раз, солдат, вы должны находиться на расстоянии не менее пяти футов от меня, пока не получите разрешение.
Он ошеломленно моргает:
— Сэр, я…
— Вы путаете кое-что, — обрываю я его. — Считаете, что работа на Верховного Главнокомандующего позволяет вам иметь неприкосновенность и освобождает от правил, что регулируют жизнь остальных солдат. Но тут вы ошибаетесь.
Его челюсть напрягается.
— Никогда не забывайте, — говорю я уже более спокойным тоном, — что если я захочу делать вашу работу, я могу легко ее получить. Но также не забывайте, что человек, которому вы так рьяно служите, научил меня стрелять из ружья, когда мне было девять лет.
Его ноздри раздуваются. Он глядит прямо перед собой.
— Доставьте свое сообщение, солдат. И запомните еще одно — никогда больше не говорите со мной снова.
Его глаза сосредоточены на точке, где-то позади меня; плечи неподвижны.
Я жду.
Его челюсть по-прежнему туго сжата. Он медленно поднимает руку, отдавая честь.
— Свободен, — говорю я.
Я закрываю дверь своей спальни и прислоняюсь к ней спиной. Мне нужна минута. Я тянусь к бутылочке, оставленной на тумбочке, и вытряхиваю две квадратные таблетки, затем кладу их в рот и закрываю глаза, ожидая, пока они растворятся. Темнота, обрушившаяся на мои веки, кажется мне таким облегчением.
