И Брэс опустился, как сноп, на свое место, рыдая и причитая. Да почти и все присутствовавшие плакали и вопили: «Ужасно… Ужасно… страсти какия!..» Словом, поднялся такой чудовищный гам, что своих собственных мыслей нельзя было слышать, и среди всего этого вдруг поднимается старый дядя Силас и провозглашает:
— Верно все до последнего слова… Я убил его и с предумышлением!
Ну, я вам скажу, всех так и ошеломило! Все повскакали с мест, бросились вперед, чтобы лучше посмотреть на него, хотя судья колотит своим молотком, а шериф орет: «К порядку!.. К порядку перед судом!.. К порядку!..»
А старик все стоит, дрожит весь, глаза у него так и горят. Жена и дочь обнимают его, стараются успокоить, а он и не смотрит на них, отстраняет только руками и повторяет, что хочет очистить покаянием свою преступную душу, хочет сбросить с нее невыносимое бремя; он не может переносить его и одного часу долее! И тут он принялся за свою страшную исповедь, и все — судья, присяжные, оба адвоката, и вся публика так и впились в него глазами, едва переводя дух, между тем как тетя Салли и Бенни плакали навзрыд. Но Том, поверите ли, даже не взглядывал на него! Смотрит себе на что-то другое, на что именно, я не мог разобрать. А старик так и кричит безудержу, слова льются у него огненной рекой:
— Я убил его!.. Я виновен!.. Но я никогда не обижал его прежде, не бил, что они там ни лгут о моих угрозах ему! Я не трогал его до той минуты, как схватил эту дубинку… тут сердце у меня похолодело совсем, потому что иссякла жалость в нем… и я нанес ему удар, чтобы сразить! В это мгновение воскресли передо мною все понесенные мною обиды, все надругательства, которыми осыпал меня этот человек и мерзавец его брат… они сговорились погубить меня в глазах всего народа, отнять у меня мое доброе имя и вынудить меня на такое дело, которое опозорит меня и мою семью, никогда не делавшую им зла, видит это Бог!.. И на все это они решились из-за подлого мщения… За что? За то, что моя невинная, чистая дочь, находящаяся теперь здесь, возле меня, не хотела пойти за этого богатого, наглого невежду и подлеца, Брэса Денлапа, плачущего теперь о брате, за которого он и фартинга медного не решился бы пожертвовать до тех пор…
В эту минуту Том всколыхнулся и весь просиял, я это заметил как нельзя лучше; а старик продолжал свое говорить:
— Вспомнив все это, как я сказал, я позабыл и Господа Бога моего, помнил только горечь свою сердечную и… Господи, помилуй меня!.. Нанес удар, чтобы убить. Через секунду горе уже взяло меня… О, я раскаявался! Но я думал о своей бедной семье и решил, что надо скрыть дело ради нее… И я запрятал труп в кусты, стащил его в табачное поле… а потом, ночью, взял заступ и пошел зарывать убитого туда, где его…
