Вдруг ему показалось, что полог открылся, что стоит перед ним его старуха, совершенно такая, какой она ходила, когда была жива: в синем пестрядинном сарафане и платочке, повязанном углами. Дед нисколько не удивился ее появлению, как будто давно ожидал ее.
— Ты што? — спросил он шепотом, — пошто пришла?
— Я к тебе, старик! — отвечала она своим обычным, добрым, очень тихим голосом и еще тише засмеялась, как смеялась бывало. Голос ее был так тих, как будто доходил издалека.
— Да ведь ты умерла!
— Нет, не умерла! только ты об этом никому не сказывай, а я потихоньку буду прилетать кажнюю ночь: ведь скушно тебе без меня, старик?
— Скушно! — со вздохом согласился дед, — век прожил с тобой, а теперь один! не с кем стало слово молвить!
— Ну вот я к тебе и пришла!
Старуха села к нему на постель и стала гладить его голову. Рука у нее была холодная и мокрая.
— Оставь меня! — прошептал дед, — ведь ты умерла!
Но старуха не слушалась и гладила холодной рукой его руки и колени с тихим, чуть слышным шепотом:
— Родной мой, болезный!
Дед рассердился:
— Оставь, говорю! — громко крикнул он.
Старуха исчезла.
Протер глаза и, трясясь всем телом, встал с постели: сон ли это был? Нет, дед еще не ложился спать. Кругом никого не было, только звезды мерцали сквозь худую соломенную поветь да где-то пропел петух. Старик перекрестился.
— Да воскреснет бог и расточатся врази его! — дрожащим голосом прошептал он.
Подошел к калитке: калитка была на запоре. Осмотрел задние ворота: и задние ворота были заперты. Тогда он сел на крыльцо и так просидел до рассвета.
Весь день старик ходил сумрачный, безмолвный, что-то шепча про себя и никому не говоря про старуху, а вечером опять лег под навес. По своему обыкновению он долго шептал сам с собой, не открывая глаз, и вдруг почувствовал озноб во всем теле. Несколько мучительных минут дед не решался открыть глаза, уверенный, что «она» опять прилетела, и когда, наконец, открыл их, то увидел, что старуха, как вчера, стоит перед ним все в том же синем сарафане с оловянными пуговицами до подола, в котором она ходила. Старик затрясся.
— Ты опять пришла? — в ужасе спросил он, едва шевеля губами и сам не слыша своего голоса.
Старуха молчала. Теперь она не была так ласкова, как в первый раз: наоборот, глаза ее сверкнули злобно и страшно, синие губы были сжаты, а рукой она делала ему какие-то непонятные знаки, словно звала его за собой.
* * *
— Летает? — спросил Мигун деловито, между тем как лицо его по обыкновению передергивалось, а левый глаз без нужды подмигивал деду…
