Но всегда находится хотя бы один человек, который упоминает Ламберто, и не успевает он произнести «о» из его имени, как кто-то другой уже произносит «Л».
Никто ничего не планировал, не программировал, но факт тот, что сто или даже сто пятьдесят тысяч человек громко или тихо, женскими или мужскими голосами, так или иначе, беспрестанно произносят по очереди это имя:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
И вдруг — впрочем, это было предначертано, и можно даже спорить на что угодно — такое случится, — в гробу покойного раздаются удары. Все в изумлении замирают. Священник перестаёт читать молитву. Оркестр умолкает. Все потрясены. Удары становятся всё сильнее. Некоторые тут же падают в обморок от волнения, другие держатся — упасть в обморок всегда успеешь.
Удары продолжаются, наконец крышка гроба со скрипом приподнимается, затем ещё, ещё немного... Вот она откидывается и летит в воду. И из гроба встает во весь рост барон Ламберто. Он осматривается и восклицает:
— Да это же всё ошибка! Большая ошибка! Харон, вези меня скорей обратно домой! Ансельмо, смотри, не потеряй зонт! Оттавио, куда так спешишь?
Оттавио вмиг сообразил, что ситуация круто изменилась. Он тут же бросается со своей лодки в воду и быстро плывёт к берегу.
А барон Ламберто продолжает радостно кричать:
— Всё это ошибка! Всё надо переиграть! Похороны откладываются на неопределённое время, потому что покойник больше не играет!
По всему побережью вокруг озера раздаётся единое, нескончаемое «Ох!» Затем ещё более громкое и продолжительное «Ах!» А потом раздаётся гром аплодисментов и радостные крики:
— Да здравствует барон Ламберто!
Дирижёр оркестра миланских трамвайщиков не теряется в этой новой обстановке, и по его сигналу сто двадцать музыкантов знаменитого духового оркестра начинают играть триумфальный марш из «Аиды».
Ансельмо выуживает зонт, который на радостях уронил в воду, открывает его, закрывает — словом, волнуется.
— Синьор барон! — спрашивает он. — Что вам приготовить на обед? Хотите голубя а-ля Кавур? Или утку по-мантуански?
Барон не отвечает. Он целиком захвачен общим волнением. И если б в этот момент кто-то мог оказаться высоко-высоко над землёй, то непременно услышал бы, как ещё громче и сильнее звучит над озером:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
— Так Ламберто жив...
— Наверное, кому-то показалось, что Ламберто умер...
— Везёт же этому Ламберто!
— По правде говоря, Ламберто этого заслуживает...
— Ламберто — здесь...
