— Не вашего ума дело, — отрезал Вайда. — Спите! Так не забудь, Сташку, коней сюда, как стемнеет.
— Будет сделано, пане капрале.
Лещинский ушел. Вайда достал из вещевого мешка бритву, кисточку, кусок мыла, завернутый в тряпку, две пустые консервные банки, маленький осколок зеркала и, пятясь, вылез из блиндажа. Побрился, сходил на мызу, пробыл там довольно долго. И когда возвратился на огневую, все вдруг заметили, что капрал снова переменился. Стал таким же, как прежде, Вайдой: веселым, словоохотливым.
— Баньку нынче себе устроил, внеочередную, как говорится, — весело доложил он. — Хорошие, скажу я вам, лазенки [12] у немцев. Удобные…
Вихры, по обыкновению распадавшиеся во все стороны, едва капрал снимал конфедератку, теперь аккуратно лежали на голове, образуя довольно высокую, будто специально взбитую, прическу. В глазах Вайды снова сияли потухшие было озорные огоньки.
— Скоро ужин, что ли? — спросил он. — Плохо, что кур-то не осталось. Чудной какой-то немец тут жил. У немцев, у них завсегда цесарки должны быть. Вкусная птица, цесарская курица. Мяса много!
— Да уж точно, пане капрале, — поддержал его Ковальский.
— Ел?
— Никак нет, не приходилось.
— А говоришь…
— Извините, просто решил вам поддакнуть…
— Зачем? Я сам отродясь не пробовал цесаркиного мяса.
Все рассмеялись.
После ужина наблюдателем заступил Ежи Ковальский. Из-за реки подул ветер. Он нагнал стада тяжелых черных облаков. Стало совсем темно. Редкие ракеты с того берега, через равные промежутки вспарывавшие сторожкую тишину ночи, еще более оттеняли ее густую чернильную темень.
Вайда стоял рядом с Ковальским, вслушиваясь в ночные звуки. Ветер доносил с той стороны грустный наигрыш губной гармошки.
— Словно панихиду тянет фашист, — довольно сказал он Ковальскому. — Как время-то переменилось.
— Сегодня наступаем, пане капрале? — спросил Лещинский.
— Откуда вы взяли?
— В-вон Стах уж и коней ведет…
— Об этом ни слова. Понял? Кони для другого дела, — скороговоркой ответил Вайда и пошел встречать Стаха.
А через полчаса весь изумленный расчет, тараща заспанные глаза в темноту, смотрел, как Вайда вышагивает за плугом по пашне. Откормленные немецким овсом, застоявшиеся без работы кони рвали плуг из рук капрала.
К утру пошел дождь. Зденек Тримбуляк, сменивший Ковальского на посту наблюдателя, не узнал своей огневой. Тополиная куртина стояла посреди вспаханного, отливавшего чернотой поля. Из блиндажа доносился переливчатый храп, бульканье. Крепко спит капрал Вайда. Да и то сказать — потрудился. Целую ночь. Эвон какой клин вспахал да засеял! Гречиха тут теперь расти будет. Придумал же, жешовский мужик. Пусть поспит теперь.
