Шлепаю сапожищами по каменным плитам тротуара, а в дом зайти не решаюсь. На крыльцо вышла Маша. В ситцевом — красный и синий горох на белом поле — домашнем халатике, с волосами, собранными в тугой узел на затылке, она выглядела подростком.
— Здравствуйте, Маша, — поздоровался я, поравнявшись с крыльцом.
— Здравствуйте, — хлопнув ресницами, ответила она. — Но я вас не знаю.
— А я вас знаю. Мне о вас, Маша, Карпухин рассказывал.
— Значит, вы Валерий Климов? Да? — как мне показалось, обрадованно спросила Маша.
— Почему вы так решили?
— Потому что Гена обо мне может рассказывать только Климову.
— Ну вот и познакомились. Очень приятно.
— А мне вдвойне. Гена столько хорошего говорит о вас.
У нее красивые глаза. Большущие голубые глазищи, опушенные длинными, мохнатыми, будто искусственными, ресницами. Брови вразлет. Чуть вздернутый нос. Пухлые щеки. Голос с хрипотцой, но столько в нем милого обаяния…
— Вам не холодно, Маша?
— Холодно. Идемте в дом. Папа будет рад.
— Не думаю.
— Что вы! К нам всегда, если папа дома, по воскресеньям кто-нибудь приходит из роты.
— И Гена приходил?
— Нет, Гена не приходил. Идемте, — повторила она. — У нас гость, папин фронтовой товарищ. Идемте!
Я уже собрался категорически отказаться, как на крыльце появился старшина Николаев.
— С кем это ты, Машенька, заговорилась? А, товарищ Климов, — сказал он. — Ко мне?
— К вам, товарищ гвардии старшина.
— Тогда нечего мою дочь простуживать. Заходите в дом. А тебе одеться бы надо, коли на улицу выходишь, — попенял он Маше, — не весна красна на дворе.
Старшина провел меня в большую комнату. У окна в кресле сидел пожилой мужчина с обвислыми усами и смотрел телевизор. Показывали очередную серию про Лёлека и Болека [2].
— Знакомься, Ярема, с нашей сменой. Ефрейтор Климов, Валерий Иванович, — представил меня старшина своему товарищу. — А это мой фронтовой кореш Ярема Реперович.
— Я вас знаю, — сказал я, пожимая протянутую Реперовичем руку, — и с вашим сыном мы познакомились.
— С Петром?
— Так точно, с Петром.
— Тогда и я тебя знаю, — улыбнулся Реперович. — У Петруся, как вернулся с рыбалки, только и разговору было про тебя и про твоего коллегу… Позабыл, как его зовут…
— Карпухин, — подсказал старшина.
— … про твоего коллегу Карпухина, — заключил фразу Реперович.
— Выкладывайте, зачем пожаловали? — сухо спросил старшина. Упоминание Реперовича о Карпухине ему явно не понравилось, и он решил переменить тему.
Ясно, говорить о Генке не имело смысла.
