Лейб-канцлер шумно выдохнул, отвернулся, уткнул лоб в стекло. Возраст Горчакова давал себя знать давно. Пожилой министр не в первый раз отмечал в себе эти «вспышки немощи», вызываемые не столько усталостью или физической изношенностью замученного работой организма, сколько потрясением от неудач и осознания бесплодных попыток, в последнее время повалившихся на него – и на любимую страну – безостановочным потоком. Шувалов знал, что часто, едва ли не ежедневно, Горчаков спрашивает себя, зачем он остается у власти? И отвечает самому себе: потому что… вокруг просто нет никого, кто мог бы его заменить!!
После поражения в дипломатическом заигрывании с Бисмарком, Горчакова сочтут недальновидным глупцом, бледной немощью, состязавшейся с настоящим «железным канцлером», но в узком кругу вельможных сановников и придворной камарильи, из среды которой только и мог быть назначен первый чиновник великой русской империи, никого лучшего не имелось, по крайней мере – никого более преданного и честного.
– Добро… – сам не понимая почему, вдруг прошептал Горчаков. – Господь милостив, дай Бог простит… – крайне подавлено лейб-канцлер покачал головой, но вслед затем, словно встрепенувшись и возвратившись в обычное свое язвительно-ехидное состояние, криво улыбнулся. – И что же вы мне советуете, сударь, ежели не отставку?
В отличие от всего прошлого разговора, на этот раз замолчал Шувалов. Безмолвная пауза вновь натянулась и зависла в пространстве над креслами собеседников. Лицо генерала графа стало серьезным и жестким. Глаза его, веселые и лучистые минутой ранее, на мгновение словно подернулись пеленой, чуть сузились и потускнели, заполненные мглистым туманом.
Почти в абсолютной тишине, прерываемой в эту минуту едва различимым для обоих сановников стуком колес, молодой генерал запустил руку в карман и извлек оттуда некий предмет, не производивший на первый взгляд особого впечатления.
– Вот это. – Проговорил Шувалов и многозначительно кивнул на вещицу.
Горчаков развернулся, по пански выдвинув бок, напрягая близорукие глаза под очками.
На широкой ладони генерал-графа покоилась обычная циммермановская трубка из полированного бриара с костяными накладками и сложной резьбой. Где чубук и чашу не закрывала кость, материал был темно-бардовый, переливавшийся в свете заходящего солнца кровавыми волнами в густой черной пене.
– Курить? – Горчаков взглянул на Шувалова как на сумасшедшего, немного растерянно пожал плечами, и вдруг совершенно неожиданно для себя едва слышно рассмеялся. Напряжение разом спало. Разумеется, это была всего лишь шутка.
