— Лотерея, короче, — говорит Вадим Егорович.
Личные вещи умерших хранят до тех пор, пока их не заберут родственники, приехавшие за телом. Иногда у погибших нет никого. Их хоронит за свой счёт нефтегазохимический концерн, в котором они работали. В договоре о найме, говорят, на этот счёт особая графа есть.
Человека кладут в ящик и — в яму. Могилы обычно долбят летом — зимой это делать практически бесполезно. Да и летом, как говорят, немногим легче — после полуметрового слоя песка обычно начинают тупиться буры — вечная мерзлота. Подождут мужики, оттает чуть — и вперёд. Потом ещё подождут — опять оттает. Так тут и роют… Заранее. Штук тридцать ям. С запасом.
Человек лежит себе в самой холодной могиле на этой планете, а его вещи ещё долгие семь лет хранятся в кабинете Вадима Егоровича. Почему семь? Неизвестно. Правила такие. По ним же, если за это время никто имущество покойного забрать не соизволил, содержимое ящика выкидывается на свалку. Всё.
Моего ящика здесь нет, потому что положить в него было нечего. Такого, что можно назвать личными вещами. Зато они были у Семёна Викторовича Седашова, умершего в отделении интенсивной терапии ровно семь лет назад. Помощник бурильщика Семён Седашов умер, как следует из больничных записей, не приходя в сознание после дорожно-транспортного происшествия. Он пролежал в реанимации неделю, прежде чем его сердце остановилось. Семь дней — без сознания. Семь лет — в могиле.
Сегодня Вадим Егорович будет освобождать «июньские» ящики. Каждое первое число он очищает ячейки умерших: в этом месяце, семь лет назад. Сегодня очередь «июньских».
Вадим Егорович листает свой журнал. Потом берёт только один ключ и открывает небольшую серую дверцу. Ящик помбура Седашова. Небольшой коричневый бумажный пакет. Вадим Егорович высыпает его содержимое на стол:
— На, забирай…
Юра познакомил меня с Егорычем после того, как я раз пятьдесят, наверное, вслух выразил желание стать обладателем часов. Тикающих, скользящих стрелками по циферблату. Любых.
Я буду носить их. Сверять время. Слушать тиканье. Я буду любить их. Это будут МОИ часы.
— Да понял я, понял, — однажды раздражённо прервал меня Юра и набрал один из внутренних телефонов. — Слышь, Егорыч. У тебя там от жмуриков часов каких-нибудь не осталось? Ага… Когда? Понял…
— На. Забирай…
Часы лежат в небольшой компании: огрызок карандаша, блокнот, чехол с очками. Вадим Егорович двумя пальцами двигает хронометр ко мне:
— Ну, бери!
