Впрочем, разве когда-нибудь люди слушают друг друга? Легче выучить язык пламени, наречие камней, диалект моря, чем услышать и понять другого человека именно потому, что он другой, непохожий на тебя. Бедный Петрович, он не понимает этого, да разве один Петрович!
Все островитяне, в той или иной степени, оказались здесь либо по слабости своей корневой системы, не позволяющей надёжно врасти в породившую их почву, либо по причине отторжения их самой почвой. Но, так или иначе, здесь они пытались найти понимание и обрести себя посредством вовлечённости в одно общее большое дело, которое обязательно должно было случиться здесь, вдали от материка, так и не принявшего их. Иллюзия, столь желанная для любой блуждающей или потерянной души. Да, решительно никто не желал руководствоваться гениальной поэтической манифестацией Тютчева «Selentium», словно это было сказано не про них. И в этом абсолютно прав был Даниил. Но он не мог себе даже вообразить, что человек в состоянии отказаться от предложенной ему жизнью чаши бытия и заменить её своей, пусть также пустой или тоже заполненной иллюзиями. Даниил не мог допустить такого крамольного поведения. «Жизнь, она рассудит», – такой ветхозаветной логикой руководствовался и сам Даниил. Хотя, все хорошо знают, как она рассудит, особенно тех, кто не желает её суда.
«Жалко Петровича, жалко Мышалого, жалко всех тех, в глазах которых отражаются эти древние горы, прозрачные озёра, ледниковые валуны и пёстрая мшистая земля, на которой им тоже не находится места для счастливого пристанища, ибо нигде не найдёт его тот, в ком нет способности находить его везде», – думал Ждан. Как им помочь не цепляться за то, чего нет и научиться видеть то, что сделает их другими, научит тому, как радоваться каждому мгновению, отвоёванному ими у жизни. Можно, конечно, отдать своё «я» проворной текучей стае и не знать, не помнить, струиться вслед остальным и не думать ни о чём, кроме этого увлекательного, согласного движения. Жизнь – она сама рассудит, куда надо и кого надо расставит в этой стае и направит, куда этой стае течь. Так говорил мудрый Даниил, и в этом он не ошибался.
Как всё-таки прав был Лао-Цзы, утверждая, что только незнание движет говорящим! Знающий, посвящённый – всегда предпочитает молчание. Ждан не только не желал ни с кем делиться своими впечатлениями о произошедшем с ним у западного маяка, но и обходил это место стороной, предпочитая работать либо в глубине острова, среди архейских скал, причудливо обточенных ветрами и красочно расписанных цветными лишайниками, либо на восточных островных склонах, у неподвижных каменных рек, в руслах которых млечил мраморным телом ископаемый лёд. В Арктике Ждан, сам того не предполагая, находил много созвучного своей душе, сама природа провоцировала его фантазию, дарила необычные сочетания красок, острые композиции, полные нервного рваного движения, вытягивала его холсты то вверх, захватывая больше неба, расцвеченного фейерверками цветных облаков, то раздвигала их вширь, вбирая сопки и морской горизонт, не считаясь ни с каким таким привычным и любимым им золотым сечением. Темы находились сами собой.
