– Так, – крякнул Сашка, – значит, в «товарищи» меня произвел… Презрение, значит, хочешь показать? Ну, ептмать, ладно…
– Погоди, Саша, – сказал Плотников, вытащил из чуть оскаленных желтых зубов трубку, не гася и не выбивая, сунул ее в карман куртки. – Погоди… Тут вопрос поставлен принципиально. Я вас в таком случае спрашиваю конкретно и самым ясным образом: вы едете? Вы будете выступать с сообщением? Будете – тогда все, и считайте, что мы к вам просто в гости приехали, по рюмке выпить… – Он покосился в сторону стола, на котором стояли пустая бутылка Black & White, стаканы и плошка с растаявшим в лужицу льдом. – Будете? В конце концов, это уже ваша работа в Академии, если хотите откровенно.
Закурив, он осторожно, чтобы не потревожить Лельку, дотянулся до пепельницы, поставил ее на пол у ног… И ответил тихо, хорошо подобрав слова, и голос почти не дрожал:
– Я на атасе, пока ворованное перепрятывать будут, стоять не хочу.
Тут же он услышал крик толпы. Странно, подумал он, в голове всегда начинало шуметь, когда оставался один и в тишине, а в такой обстановке впервые… Может, это просто давление подскочило, ведь психую же… Ведь страшно мне, невыносимо страшно, вот в чем дело, и уже почти нет сил храбриться, лицо сохранять… Крик нарастал, все громче и быстрее выкрикивали из толпы слова, которые невозможно было разобрать. Вдруг стены его старой, обжитой до последней пылинки, набитой милой сердцу рухлядью комнаты поехали вверх, потолок стал удаляться и почти исчез где-то в ночном небе, и желтый, собственноручно сделанный из старой шелковой шали абажур повис, шевеля бахромой, нелепым аэростатом. Все, кто был в комнате, и он сам тоже, уменьшились и медленно задвигались на дне этого мира.
Он поднялся, взяв поперек живота Лельку, и одним движением выставил ее в лоджию и запер за ней дверь. Плотников нагнулся, не вставая со стула, порылся под свешивающейся почти до полу с круглого стола рваной штофной скатертью, вытащил оттуда желтый телефон с гербом СССР на диске, поставил «вертушку», шнур от которой тянулся в его же карман с непогашенным «данхиллом», на стол. Журавский швырнул журнал, откинулся в кресле, окаменел, потихоньку отвешивая нижнюю губу, отпуская поехавшие вниз щеки, хмуря брови. Сашка Кравцов отклеился от притолоки, не отрывая профессионального взгляда, держа опасность в секторе наблюдения, сделал шаг вперед.
Портфель, мятый кожаный портфель, валялся на подоконнике. Он сунул в него руку и вытащил ее с огромным револьвером «питон», чудовищной двухкилограммовой штуковиной, даже на вид способной пробить бетонную стену.
