Пришел торжественный момент открытия заседания. Я уселся поближе к двери и воззрился на доску, на которой крупно и коряво сообщалось, что сегодня состоится прием в клуб некой Евы (фамилия была уж совсем неразборчива), и еще, что она прочитает главы из своего нового, но еще недописанного романа «Роковая страсть». – Какой ужас, – пробормотал я. – Что именно? – поинтересовался, сидящий слева сухонький старичок. Я покосился на него. Очечки в стальной оправе, бородка и благодушное выражение лица. Я бы принял его за профессора, если бы не знал, что он пишет патриотические песни, которые никто не хочет петь.
Дебютантка уже сидела рядом с председательским стулом и перебирала стопку бумаг. На вид ей было около тридцати пяти. Волосы до плеч и выкрашены в дежурный белый цвет, который они называют «платиной». Красивое название. Бесформенное, белое же одеяние облекало хрупкие плечи, и видны была только узкая полоска шеи, украшенная чем-то золотисто блестевшим в свете ламп. Я пригляделся… На цепочке висел золотой скорпион. Мне стало весело – белая скорпиониха готовилась к атаке… Я повернулся к соседу справа – это был Рабчевский. Он слыл неподкупным критиком и автором многочисленных рассказов, которые никто в глаза не видел. Но ему верили на слово (или не верили). Зато его длинные полуседые волосы стали как бы символом клуба. А пышная борода и усы не имели себе равных. Он наклонился к моему уху и горячо зашептал:
– Будь сегодня помягче. Сам понимаешь, женщин не хватает, а эта – просто конфетка.
Я брезгливо отодвинулся, но он вновь потянулся к моему уху:
– Она, правда, на костылях. Говорят, что у нее одна нога короче другой. Но – это пикантно.
Так он и продолжал горячо дышать мне на щеку, причмокивать и прихрюкивать, но я уже перестал слышать его шепот, потому что все вдруг задвигалось, словно по рельсам и заседание началось. Появился грузный председательствующий Шнайдер, за ним из холла ввалились остатки курящих литераторов. Потом вдруг наступила тишина, и стало трудно дышать.
– Включите кондиционер, – взмолился кто-то, – помрем как сельди в бочке.
Кондиционер включили, но он шумел. Так что Еве пришлось говорить о себе тонким напряженным голосом, от которого слегка звенело в ушах. Сначала она заверила всех, что имеет право на собственное творчество, потом что родилась на пишущей машинке, а ее мама была учительницей русского языка и литературы.
– Роман мой, – говорила она, – выстрадан многими годами моей жизни. Но, только приехав в Израиль, я обрела, наконец, крылья, чтобы суметь выразить себя. Я заряжаюсь здесь энергией, – она вытянула вперед руки и закрыла глаза, наглядно показывая, как она это делает. Наступила неловкая пауза. Председатель легонько толкнул ее в бок. Ева открыла глаза и недоуменно оглядела комнату.
