— Стой! — голос княжны был странным и чужим.
Он простер руки к гарцующей и орущей толпе, забормотал невнятно, свирепо жалея о запечатанном клятвой языке. А княжна, продолжая улыбаться, сказала:
— Они предали меня. И предадут еще, оба. Так сказал мне пророческий сон. Их судьба — умереть. Так пусть это будет сейчас.
Нуба замотал головой, отказываясь подчиниться. «Бараньи песни любви» всплыла в голове фраза из сна, увиденного в палатке…
Всадники под обрывом расступились, скидывая с косматых голов меховые малахаи. Связанные ремнями Исма и Ахатта стояли на коленях. Один из воинов держал Ахатту за черные волосы, смеясь. Другой, судя по одежде, главный, отдав приказ, повернулся и пошел к княжне, прижимая руку к сердцу. Ухмылялся и кивал на ходу.
— Я могла выбрать Исму, — голос княжны был жестким и сухим, как выгоревшая на солнце трава, — отдать им Ахатту, а Исму оставить себе. Ты мой раб навсегда, так решила судьба. А он станет моим мужем.
Она повернулась к Нубе, торопясь договорить:
— Но я отдаю им обоих. Чтобы только мы с тобой всегда были вместе!
Воин уже подошел и, слегка поклонясь, ждал, рассматривая великана узкими шальными глазами. Квадратная борода цеплялась за мех скинутого малахая, резко пахнуло мужским и лошадиным потом.
И, с тоской глядя сверху на запрокинутое к нему лицо девочки, полное мольбы, будто она заклинала его согласиться…Просто вздохнуть, опустить голову в знак того, что теперь они принадлежат друг другу и, отвернувшись, предоставить пленников их новой судьбе. Глядя в карие с зеленью глаза, он затряс головой, а внутри все закричало, в поднимающейся злобе страдания — нет!..
Отворачиваясь от ее лица, от плывущих перед глазами картин — они вместе, вместе, навсегда и все, что будет, все им на двоих теперь, и он всегда сумеет ее защитить и никогда не уйдет, — Нуба освободил свою руку и пошел к толпе всадников, проминая босыми ногами быстрый, будто живой песок. Только раз остановился, когда княжна бросила в широкую спину:
— Ты предал меня!
Но не обернулся.
— Предал! — слово ударилось в спину камнем. Закрывая глаза, он помотал головой и снова открыл их. Исму и Ахатту надо спасти…
Закачались перед лицом темные, сочные даже на вид широкие листья с резными краями. Мелькнул сбоку поникший, полный тяжелого сладкого запаха белый цветок.
— Но я не сержусь…
Нуба резко обернулся на мягкий голос. Плывущая под босыми ногами трава, короткая, упругая, стелилась широким ковром, обрамленным зарослями белых цветов и темных листьев. А впереди поднималась, плавно изгибаясь, как просторное ложе с покатой спинкой, на которую свешивались цветочные плети.
