Ветер колыхал белые полотняные стенки шатра, в котором они остались вдвоем. И Нуба развел руки, держа их на весу и не решаясь сомкнуть вокруг княжны, которая вдруг соскользнула с кресла и кинулась к нему, уткнулась носом в ребра, обхватывая руками. Прижималась все крепче и только иногда, отклоняя лицо, так чтобы снизу увидеть его подбородок и щеки, говорила еле слышно:
— Нуба мой, мой любимый, потеря моя, и моя радость.
Под ее несвязное бормотание, упреки и жалобы, он медленно свел руки и, ожидая смерти от счастья, сомкнул их за вздрагивающей спиной, зарывая лицо в рассыпанные по плечам русые волосы, от которых пахло полынью и сухой глиной. Она подалась к нему, изгибаясь под руками, так что, стоя на коленях, ощутил ее всю, как тугую и одновременно мягкую волну, прокатывающуюся по его напряженному телу. Уносясь вслед за воздушной головой, что вдруг сделалась, как легкие стенки царского шатра, успел подумать, что — никогда так. Не знал ее такую. Женщина…
Откидываясь, показывая горло, тянула его на себя, открывая и снова закрывая глаза, глядя на него и одновременно сквозь его лицо внутрь себя. И увиденное изламывало темные брови в сладком страдании.
— Иди, — темный голос змеился из ее рта, заползал в уши, протекая по венам, добирался до самого корня, заставляя его болеть от напряжения, — и-ди…
И он, как когда-то на вечернем остывающем песке пустынного берега, налег, опираясь на локти, прижимая ее мягчающее тело своими железными бедрами. Вынимая руки из-под узкой спины, чтоб положить их на грудь, видную через тонкую рубашку, вдруг увидел мужчину, стоявшего у резной деревянной колонны. Приподнялся. Незнакомое лицо было сведено страданием — смуглое лицо белого человека. Высокие скулы, маленький подбородок, темные глаза под насупленными прямыми бровями.
— Хаи…
Она оглянулась и, снова обхватив его руками, прижала к себе. Проговорила хрипло и быстро, как о пустой помехе:
— Пусть глядит, если хочет.
— Хаидэ, — Нуба сел, осторожно отводя ее руки, — так не надо, Хаидэ, могут войти. Твои рабыни.
Она внезапно вскочила, выворачиваясь, как вылетевшая из-под ног перепелка, расхохоталась, резкими движениями оглаживая рубашку, поднимая руками груди, и повернулась, показывая себя обоим мужчинам.
— Рабыни? Что мне рабыни? Пусть весь мой народ видит свою госпожу. Я велю распахнуть шатер. Кто скажет хоть слово против матери двух племен, великой Хаидэ, правящей вратами мира? Кому так не нужна его голова? И головы всех его родных до третьего колена? Эй, благоразумный!
