Никто не пришел в его хижину, в которой он очнулся утром. Дома, если бы маримму не забрал его, он все еще бегал бы с ровесниками по лесу, а потом, после обряда, вернулся к матери, принимая ее последнюю материнскую заботу и ласку. Стал бы мужчиной в деревне, охотился и присматривал себе жену, чтоб построить свой маленький дом на толстых ветвях огромного дерева.
Он поставил опустевший кувшин и, стараясь не горбиться, взял у стены удочку. Вышел, щурясь от яркого дневного солнца, и побрел к озеру. Никто не смотрел на него, все занимались своими делами. Мальчик знал, несколько дней после обряда он будет нечист, никто из учеников не рискнет даже заговорить с ним просто так — о рыбе или о найденном в лесу пчелином гнезде. Потому шел все дальше и дальше, чтоб тихие звуки деревни остались за месивом листьев и веток. Выйдя к упавшему в воду мертвому стволу, пробрался к удобной развилке над маленьким омутом.
Там было тихо и сонно, светлые спины небольших рыб ходили под ветками, мелькал над водой цветной зимородок, и водила птенцов по широким листьям водяницы куличиха, раскидывая тонкие, как пауки, ножки.
Натаскав два десятка мелких рыбешек, он встал, вешая на плечо шнур с уловом. И пошел по бревну на берег, где белым изваянием стоял в ожидании его маримму. Внимательно осмотрев мальчика, учитель сказал:
— Не приходи к моему костру. Когда луна вырастет до полного круга, разведешь новый, сам. На нем приготовишь отвар для себя. Пришло время тебе встретиться со своей судьбой.
Сердце мальчика прыгнуло, деревья перед глазами качнулись, унося ветки за края зрения. Сам. А казалось ему, когда следил ночами за плавными движениями рук маримму над котелком — он ничего еще не знает и не умеет.
— Так надо, — сказал маримму, следя, как сереет лицо мальчика, — иначе ты на всю жизнь останешься в учениках, поедая знания без надежды пустить их в дело. Иногда шагнуть вперед необходимо, когда кажется — еще не готов.
— А если я… не сумею?
— Сварить верное зелье? Тогда ты умрешь, — будничным голосом ответил маримму и пошел от него по песку.
Нуба стоял, сжимая в руке детскую удочку. Смотрел вслед учителю. А тот вдруг остановился и поманил его к себе. Сунул в ладонь маленький узелок. И ушел.
В хижине Нуба, свалив рыбу на циновку, морщась, размотал кангу, покрытую пятнами свежей крови. Осторожно усевшись, развернул сверточек из пальмовых волокон. Внутри лежала горсть свежих фиников, камушек сладкой смолы, любимого лакомства мальчишек. И черные семена око-око, травы, что быстрее других заживляет любые раны.
