Улыбаясь, он сунул смолу в рот, а финики сложил в миску, чтоб поесть после рыбы. И принялся готовить лечебный отвар в маленькой плошке над очагом.
Дни до полной луны казались крошечным шагом, невидимым после разбега в огромный полет. Нуба начал его, свой полет, разведя в гуще ночного леса собственный маленький костер, и ночи потекли, медленно и равнодушно.
Четырнадцать капель вильи. Тринадцать в котелок и одна наземь рядом с огнем. Сухой стебель керинока-коу. Горсть трещащих живых бобов, каждый с суетливым червячком внутри. Девять листьев со старого менге, по числу отверстий человеческого тела — восемь в отвар и один лист в костер, где он заскрипел, скручиваясь и чернея. Вода, намытая с белого песка, взятого из норы озерной выдры, отмеренная хрупким черепом убитого им зверя — на глаз в отвар и остаток выплеснут в костер чуть дрогнувшей рукой…
И еще сто вещей, растущих, живущих, умерших, своих и чужих, жданных, чтоб быть собранными в нужное время, найденных во сне и пришедших в голову наяву, когда сидел с удочкой, глядя на солнечную безмятежную рябь.
И вдруг острое понимание — отвар неверен, ядовит, потому что десять ночей тому в листьях заухала сова, и рука, дрогнув, уронила в котелок лишнюю каплю. Выбрасывая десятки томительных ночей, проведенных в ночном лесу, он дважды, нет, трижды выливал почти готовое зелье в костер. Дожидался, когда тот зашипит, угасая, и уходил дальше, в чащу, чтоб развести новый. И начать все сначала.
Иногда днем, встречая мальчика на песке, маримму говорил ему незначащие слова — о скором дождевом ветре, о новых мисках или пришедшей со стороны родников рыбе. Редко и не при каждой встрече добавлял нужное.
— Не пытайся бежать впереди себя, не смотри из будущего в то, что делаешь сейчас. Это темнит твой глаз нетерпением и страхом перед огромностью пути…
— Дневные знаки учат твою ночь верным шагам. Не пропусти их.
— Не бойся возвращаться, дорога дождется тебя, если ты делаешь шаг. И еще один.
И он делал шаг. И еще один. Спал перед рассветом, утром медленно ел, вспоминая обрывки снов, гнал из головы мысли о том, что означает эта картина и этот шум, дожидаясь, когда понимание придет и уляжется в голове, будто всегда там жило. Убирался в маленькой хижине, чинил крышу, переплетая длинные листья с тонкими ветками. Помогал маримму конопатить смолой легкие лодки. Поев, перед вечером садился на корточках у плетеной стены и смотрел, как солнце валится за чернеющие деревья на закраине котловины, а тени от гор толкают по воде красную рябь все ближе к песку. Когда последние лучи гасли, поднимался и, прихватив стоящий у порога заранее приготовленный мешок, отправлялся в лес, где неподалеку от его очага в тайнике дожидался котелок, запечатанный воском и укутанный мягкими шкурами. Разводил огонь, приносил молитвы богам луны и ночи. И ждал, когда варево заговорит с ним невнятным булькающим языком, прося и указывая.
