— Земля… — тихо сказал Маур и повторил громче, так что голос сорвался на звон, — земля стала! Стала земля ей, да? Чтоб сидеть!
— Верно, — согласился старик и улыбнулся, довольный, — есть голова, хоть и мал ты еще.
— Я не мал, — отмахнулся Маур, — ты расскажи, папа Карума, расскажи, что потом?
— Потом… Потом ветер-мужчина проснулся. А вокруг все цветет, кричит и крякает, бьет крыльями и гремит с неба громами. Листья шумят. Бегает между ногами хорек, догоняя утку-белокрылку, и ползет по его руке маленькая змея, прямо к лицу!
Старик наклонился, складываясь почти вдвое, нагнул в сторону посох, чтоб не мешал и, вытягивая тощую шею, зашептал громко, захлебываясь сдавленным смехом:
— То первый раз было так, что ветер-бог испугался. Закричал, щупая новой рукой свою новую шею — не привык еще, да стал стучать ладонью по лицу, чтоб согнать змею. И вскочил, да подвернул ногу, упал, хватает руками листья, дергает траву. Ты чего хохочешь? Потише-потише, — одернул мальчика, очень довольный тем, что тот слушает так, — а то ветер-бог обидится, ты же знаешь — он есть везде.
— Разве боги боятся? — досмеиваясь, спросил Маур, и старик снова прищурился, разглядывая блестящие чуть навыкате белки черных глаз. Кивнул и, повышая голос, сказал в ночь, чтобы ветер-бог его слышал:
— Им все надо было, чтоб дать нам. И страх тоже, и глупый страх тоже. Ветер-бог показал, что не все страхи дурные и страшные, они бывают и просто так, чтоб потом вспоминать и смеяться. Ты понял, парень?
— Да… но, папа Карума, а вдруг это потом придумал сам ветер-бог, чтоб люди не смеялись над ним, приговаривая, э-э-э, глупый какой ветер, испугался со сна?
Теперь он ждал ответа, понукая старика молчанием. Но и тот молчал. А потом сказал голосом обычным, без всякой уже в нем сказки:
— Ты, парень, иди. Тота и Мирта скоро пойдут, а мне тут надо. Ложись и смотри за костром, понял?
— А женщина-свет…
— Иди! — крикнул старик и дернул посох так, что тот, вырвавшись из мягкой земли, вскользь ударил Маура по спине. Мальчик вскочил и, растерянно оглядываясь, быстро пошел обратно, на ходу ловя и отпуская концы тонких веток — чтоб не хлестали по лицу.
Старый Карума смотрел в темноту, съевшую стройный силуэт — только белела еще недолго повязка вокруг бедер, но вот исчезла и она. И, поднимая посох, повертел его, счищая пучком травы жирную землю с толстого его конца. Рядом с камнями полнилась водой тихого родника бочажина, а дальше земля уже каменная, до сухого звона, даже поутру, когда ложится на нее тонкая роса… Вот всегда так, такой славный парень, молчал бы со своими юркими мыслями, сильно умен. Умел бы не спрашивать вдаль, а только слушал бы и кивал. Но видно, не этот будет кивать. А значит, этому — толстощекому и большеглазому — идти в темноту, как ушел он сейчас. Но в этой есть костер и если не заснет, то до утра будет ему свет — часть первого света. А в той, куда идут выбранные раз в десятилетие мальчики, какой там костер, откуда там свет?
