«Я помню, что спрашивал старик. А что отвечал годоя?»
Мальчик петлял среди черных скал, длинных и корявых, как пальцы великанов, торчащие из-под земли. Идя к рощице, служившей домом папе Карумы, думал, хмуря брови и для усиления думанья иногда бил себя по лбу основанием ладони. Он, конечно, обиделся на тетку, ведь она ему родная кровь, а папа Карума хоть и хороший, но чужой старик. Но Маур почти мужчина и это он переживет. А вот годоя страдал, он видел это в его глазах, устремленных туда, где трава прорастает в небо. Сейчас нужно придумать, как ему помочь.
И чем дальше шел мальчик, погруженный в планы спасения пленника, тем яснее становились воспоминания Нубы о ночном разговоре.
Ничего не надо было ему, ни биться, ни кричать, только сидеть, глядя в глаза Хаидэ, сидящей напротив и не видеть ничего, кроме этих глаз. И думать не о том, как вырваться, отбросить все и побежать через полмира, а о вещах по-настоящему важных.
«Будто мы не расставались», подумал Нуба и сглотнул, почувствовав, как гулко прокатилась по горлу слюна.
— А мы и не расставались, — ответила девочка. И губы пленника пошевелились, расходясь в улыбке. Она говорит с ним, по-настоящему, хотя выглядит так, как выглядела еще в степи, еще до того, как стала нареченной невестой князя. Но неважно сейчас, что тут правда, а что лишь в голове — ведь его тело возвращается к нему!
И, расслабляя и напрягая мышцы, одну за другой, сплетая пальцы и поворачивая голову, глядя на траву и черные стволы далеких деревьев, он продолжил думать о самом важном сейчас.
Маур. Внезапный помощник и собеседник, тощенький четырнадцатилетний мальчик, с узкими плечами, замотанными линялым зеленым плащом. Этот рваный плащ отдала ему тетка, а потом продала мальчика говорильщику папе Каруме. А тот, сраженный жадностью, просил годою о милости птицы Гоиро — продать мальчика дальше и много дороже.
…На два года раньше отправив к бэйунам, чтоб, обрезав его плоть костяным ножом, они отвезли нового, дрожащего от страха мужчину на дикий неприветливый остров, где из него вырастят стража. Такого же, какого когда-то вырастили из самого Нубы, на другом краю огромной страны, населенной черными людьми. Там, в маленькой деревне колдунов, отрезанной от дома грядой невысоких гор, Нуба был таким же мальчишкой. И несколько длинных лет, наполненных неумолчным стуком барабанов, он, то исчезая внутри себя, то возвращаясь, до сих пор не может сказать, что именно было там из жизни земной, которую можно пощупать руками, а что рождалось лишь у него в голове, в навеянных зельем снах.
