— И чем сильнее захочется к свету, тем быстрее заберет тебя птица Гоиро, — договорил мальчик и опустил голову, думая. Но тут же поднял и поторопил собеседника, — ты ешь-ешь, мясо горячее еще, я пек его в листьях.
Годоя кивнул, отрывая белыми зубами еще кусок, устроился удобнее у камня, сосредоточенно жуя. Маур сидел напротив, положив копье на колени, и хмурясь, шевелил губами. Потом ответил сам себе, продолжая мысленный спор:
— Не должно быть так. Те кто выше, они если родители, должны любить своих детей. И ждать их.
— Они и любят, — отозвался Годоя, проглотив мясо и протягивая длинную руку, нащупал у колен мальчика фляжку.
— А что от той любви? Если между нами и светлыми — стоит ночь. И наказания.
Маур вздохнул. Спохватившись, скрестил пальцы, свел их с ладонью другой руки и прошептал слова благодарности птице Гоиро, за то, что день прошел без ее кары. И по-своему истолковав молчание годои, сказал еще:
— Я поклоняюсь ночной птице, и вот смотри, я опускаю лицо и говорю слова, чтоб она знала — сила ее велика и всегда будет велика. Гоиро не унесет меня за мелкие слова, я мальчик, я еще не проходил обряд, мне говорить можно, все что угодно, в моих словах силы нет. А потом уже не смогу. Когда отдам себя в руки бэйунов, я стану виден ночной птице. Как все мужчины.
Он вздохнул.
— Тогда и не поговорю, как сейчас. Скажи, годоя, а тебя видит ночная птица?
Рядом в темноте зашуршала трава — годоя положил фляжку с плеснувшей внутри водой.
— Я не знаю. Не знаю, кто я, и, значит, не могу ответить тебе, видит ли меня твоя птица.
— Ты годоя в человеке, — уверенно сказал мальчик, — а если я посвечу на тебя факелом, то увижу, ты уже мужчина. Но все равно, хоть птица Гоиро видит тебя, ты — ее годоя. Потому ты можешь мне рассказать о своей матери-птице побольше. А? Пока еще можно мне слушать тебя.
В темноте большой черный мужчина, привалившись к неровному валуну, провел рукой по своей груди, по животу, ощупал торчащие ребра. И вдруг спросил:
— Годоя это кто? Для чего?
Маур воздел худые руки, что-то шепча. Зашелестели браслеты на запястьях. И звякнули, когда он хлопнул себя по бокам, удивляясь. Мешая в голосе удивление с удовольствием от того, что такой большой, а глуп, как ребенок за спиной матери, заговорил:
