— Годоя говорит будущее. Так повелела птица Гоиро, пусть ее крылья всегда будут блестящими и черными. Годоя рождается от новой луны, падает в рот бэйуну, он выплевывает годою в вещь и отдает говорильщику. И тогда вещь говорит с нами. Любой мужчина племени может принести годое подарок и три вопроса. Один раз в дожди и один раз в сушь. И годоя ответит. Мужчина может принести годое вопросы своих жен. Если ему не жалко на них подарков. Но все равно вопросов будет три. До прошлых дождей годоя был в деревне, в домике, что стоял у дверей папы Карумы. Годоя был в большом толстом кувшине, красивом, с узорами. Потом кувшин перестал говорить и папа Карума унес годою. С тех пор мужчины носили подарки сюда. Я думал, годоя в дереве. Или в камне. А тут ты.
— Я, — согласился великан.
— Но как же ты не знаешь, что ты годоя? Как же говоришь будущее тогда?
Собеседник пожал плечами в темноте. И улыбнулся удивлению мальчика.
— Так же, как говорил кувшин.
Маур покивал, обдумывая. И вдруг ощутил страх и жалость. Огромный, сильный, с зубами такими белыми, что луна светит на них, как на озерную воду. С мощными руками, способными свалить быка. И всего лишь кувшин для годои. Сейчас Маур уйдет, таясь, чтоб дремлющий у костра Карума не заметил его отсутствия, а великан снова покорно сядет к стволу старой акации и под кожаным мешком закроются глаза, будет сидеть день и два и три, ожидая, когда придут из деревни с подарками для Карумы, говорить с годоей. Вот уже и пора…
Черный пленник будто услышал мысли мальчика, зашевелился. Подойдя к стволу, уселся в привычную позу, обхватывая руками колени. Ждал, когда Маур намотает на шею ремень и натянет на большую голову гладкий кожаный мешок без дырок для глаз.
— Может быть, ты уже начнешь вспоминать, кто ты? А? — просительно сказал мальчик, комкая в руках мешок, — пока я еще не мужчина.
— А скоро?
Маур показал темноте пальцы:
— Дожди и еще дожди. И после сушь — перед еще дождями.
— Два года, — сказал пленник равнодушно, — это большое время, Маур, можно не торопиться.
Задерживаясь на курчавых коротких волосах мешок скользнул по щекам, защекотал подбородок. И в двойной душной темноте, слушая, как голова улетает от нехватки воздуха, пленник закрыл глаза, забывая о мальчике, медленно погружаясь в мир памяти.
Он все помнил. Каждую ночь, когда мужчины, получив свои предсказания, уходили, топоча и возбужденно переговариваясь, он вздыхал с облегчением от того, что остался один. И можно снова уйти туда, где кричала по весне птицами степь, а по небу ползали радостными щенками мелкие облака, такие белые, что больно глазам.
