Губы мальчика искривились. И тут же лицо смялось от злости на собственную слабость.
— Время наставлений иногда течет очень долго, — прошелестел жрец-Рыбак, сочувственно кивая.
— Они… они мучили тебя. Ты был один и они…
— Замолчи! — голос Маура сорвался, кликнув. Черное лицо посерело. Сжимая резное дерево, он оглянулся на жрецов. Те смотрели на него с заботливым восхищением, в ответ на взгляд прижали руки к груди в знаке уважения и подчинения. Мальчик резко кивнул. И, успокоенный, снова обратился к Нубе.
— Они… жрецы наставляли меня. Каждый, как мог, передавал мне свои знания и умения. Это было… да. Но зато потом я получил это все! Я могу это видеть. И трогать руками! Иди сюда! — крикнул он одной из девушек, и та подбежала, пала на колени, запрокидывая голову. Маур схватил тугие косички, наворачивая на кисть, дернул голову девушки к своим коленям. Снова крикнул Нубе, не глядя, как на глазах у той копятся слезы боли:
— Видишь? Она моя! Шестеро дали мне все! А что дал мне ты, кроме лживых слов и пустых разговоров?
— Я не успел. Я шел за тобой и не успел. Прости.
— Нет. Прощать значит проявлять слабость. Я получил столько, сколько ты никогда не получишь от жизни, пришлый. И получу еще больше!
Оттолкнув девушку, он встал. Высоко поднимая голову, поворачивался, высокомерно оглядывая жрецов, пленника над умирающей Матарой, тонкие рощицы, полные птиц, и пригорки, обвитые сверканием воды.
— Я — избранный сын темноты! Той, что больше и выше, чем черная птица Гоиро! Ты остался внизу, червяк. А я стану хозяином такого же мира, как этот! Мне будет власть. Женщины. Я смогу приказывать. Много еды, много мелких людей подо мной. И я пошлю стражей за папой Карумой, чтоб отдать его темным эгам. Ты знаешь, червяк, как темные эги вползают внутрь человека, чтоб наполнить его ядовитой слюной? Кожа ползет, будто она гнилой бурдюк, и рвется, выпуская сытых детей нижнего мира! А человек, принявший эгов, все еще жив… Вот что ждет моих врагов. Я прикажу и…
— Ты не избранный, ты только игрушка, — говорить было тяжело, слова бугрились в глотке, застревали комками земли, такими же, как вся она под ногами, и толку от них, казалось, никак не больше. Нуба стоял, покачиваясь, измотанный зовом и побоями, пытался сжать кулаки, но пальцы вяло разгибались сами. Бедный мальчишка… сколько же дней он провел под изощренными пытками, во время которых палачи вдалбливали ему свои тупые нехитрые истины. Как сильно должно быть мучили его тело и душу, чтобы после, когда все прекратилось и вместо мучений пришло время таких же нехитрых подарков, он так искривился внутри себя. Разве сейчас словами можно переменить хоть что-то? И Нуба попросил снова, уже не надеясь на то, что Маур услышит.
